Наталья солженицына. Истории любви: Александр Солженицын и две Натальи. Солженицына Наталья Дмитриевна: биография
Недавно на канале РТР прошла передача Сергея Мирошниченко "Александр Исаевич Солженицын. Жизнь не по лжи". В ней автор попытался проследить всю жизнь писателя начиная с детства до сегодняшнего дня. Немного переиначив заголовок одной из знаменитых солженицынских статей "Жить не по лжи", создатели фильма преподнесли зрителям, что вся жизнь писателя проходит под этим девизом. Но если уж разобраться, солгал сам автор, и эту ложь не опровергла и семья Солженицына. Дело в том, что в почти часовой ленте не было сказано ни слова о первой жене - Наталье Алексеевне Решетовской. А ведь с ней Александр Исаевич прожил около 30 лет(!), и при ней он стал всемирно знаменит и получил Нобелевскую премию.
"БУДЕШЬ ли ты при всех обстоятельствах любить человека, с которым когда-то решила связать свою жизнь?" - эти строки, написанные моим бывшим мужем Александром Исаевичем Солженицыным на обороте фотографии, которую он подарил мне в день нашей регистрации, 27 апреля 1940 года, до сих пор бередят мою душу.
В 1936 году у нас с Саней все только начиналось. Тогда я была для него Наташенька, Натуська. Мы оба тогда учились в Ростовском университете, я - на химфаке, а Саня - на физмате. А знакомство наше было очень неожиданным (произошло это на первом курсе): как-то я с друзьями - Раечкой Карпоносовой, Кириллом Симоняном и Кокой (Колей Виткевичем) - стояла в вестибюле, и вдруг прямо на нас с верхнего этажа в буквальном смысле слова свалился большой, высокий и разлохмаченный Морж (такое прозвище было у студента Солженицына). Странно, но все почему-то считали, что мы знакомы. И на удивленный вопрос Сани: "Кто эта девушка?" - ему кто-то из ребят ответил: "Да это же Наташа, она, как мы". Так и стали дружить. 7 ноября мы с мамой задумали провести дома вечеринку, и к нам в числе других гостей пришел и Саня. И, перед тем как сесть за стол, мы должны были вымыть руки. А так как особых удобств не было, то на руки поливали из кружки. Мне поливал Саня и во время этой "процедуры" сделал мне первый комплимент: сказал, что я очень хорошо играю на рояле. После этого Саня сделал, если можно так сказать, почти признание, он посвятил мне стихи, стихи не простые - акростихи (когда из первых букв складывается слово, в данном случае это было "Наташа Решетовская").
Наверное, вас постепенно сближала сама судьба?
Возможно, что и так, ведь мы жили близко друг от друга, рядом учились, часто встречались, занимались в одних и тех же библиотеках. А настоящее признание в любви "случилось" чудесным летним вечером 2 июля 1938 года. Уже было темно. На небе мерцали звезды. Мы гуляли с Саней по Театральному парку - это было самое любимое место наших свиданий. Мы сидели на скамейке под сенью белых акаций и тополей, о чем-то говорили. А потом вдруг Саня как-то неожиданно замолчал, потом глубоко вздохнул и... признался мне, что любит. Я одновременно ждала и не ждала этого объяснения. Я просто растерялась и не знала, что сказать... и заплакала. Успокоившись, осознала, что Саня влюблен безумно, а со своей стороны еще все-таки не понимала - любовь это или нет? На другой день после признания он стал каким-то другим: я не увидела знакомой улыбки на его лице, не услышала его смеха, он ничего не рассказывал интересного, хотя, как всегда, держал меня под руку... И я сразу поняла, что такой Саня мне не нужен. И отважилась на записочку, в которой призналась, что тоже люблю его. Получив вечером это послание, он сразу же прибежал к нам домой. В тот вечер мы впервые поцеловались.
Расставаться после свиданий с каждым разом было все тяжелее и тяжелее. И я решила написать ему письмо, в котором прямо поставила вопрос: "Расстанемся или соединимся?" А у Сани уже заранее был готов письменный ответ на него, он тоже чувствовал, что пора пожениться. Хотя одно приятно-неприятное обстоятельство все же смущало тогда Саню - это возможное появление ребенка. Саня считал, что, если появится малыш, тогда разрушатся все его дальнейшие планы - ведь помимо Ростовского университета он учился еще и в Московском институте философии, литературы и истории.
И мы все-таки поженились. Но день нашей регистрации был днем необычным, необычным в том плане, что приходился на 27 апреля 1940 г. (Саня любил числа, кратные девяти), и к тому же мы скрыли от всех факт своей регистрации. "Сокрытие" было связано с тем, что не хотелось расстраивать мам несвоевременной женитьбой - ведь нам осталось закончить всего один университетский курс. В целях конспирации Саня даже подклеил страничку (чтобы ее не было видно) в моем паспорте, где стоял штамп о регистрации брака. И фамилию свою я не поменяла, чтобы мама обо всем не догадалась. А потом у нас был медовый месяц. Август мы провели в Тарусе. Сняли на окраине небольшую хатку и стали жить. Мебели в ней почти не было, только столик и скамеечка на веранде. Спали, как в романтическом кино, - на сене, даже подушки были набиты сеном.
В связи с Саниной малярией находиться на солнце и купаться в Оке ему было противопоказано. И мы предпочитали уходить в лес, сидели под березами на траве и читали "Войну и мир" Льва Толстого и стихи запрещенного в то время Есенина.
Наталья Алексеевна, а какой вы были хозяйкой?
Можете представить себе - я была плохой хозяйкой. Для меня сварить щи было делом пострашнее, чем сдать несколько государственных экзаменов в университете!
А что вы готовили молодому мужу на завтрак?
Самое простое блюдо - яичницу. Хозяйка, у которой мы снимали хатку, варила нам на целую неделю картошку "в мундирах" - это было, как и яйца на завтрак, дежурным блюдом на ужин. Обедали в маленькой столовой, которая находилась неподалеку. По воскресеньям ходили на рынок, покупали овощи, фрукты. Александр Исаевич в еде был неприхотлив.
Из Тарусы родным и друзьям послали письма, в которых было буквально несколько строк, что мы - муж и жена.
Прошел медовый месяц,. Мы взяли билеты на поезд Ростов - Москва. И вот едем мы, едем, вдруг мне ужасно захотелось есть. Саня сразу же побежал в вагон-ресторан что-нибудь купить. Наконец принес сосиски. А я никогда их не ела, поэтому заявила, что эта еда мне не годится. Так он не принял никаких отказов: "Как это не ешь? Я так долго их искал!" Так что пришлось подкрепиться ими чуть ли не в приказном порядке.
В Ростове-на-Дону нас с цветами встретили мамы и друзья. А дома устроили небольшой банкет, своего рода свадьбу. После банкета разошлись по своим домам - к своим мамам - жить отдельно было негде, а стеснять родственников не хотелось. Но в начале учебного года (на пятом курсе) профком предоставил Сане отдельную комнату в двухкомнатной квартире, правда, у сварливой хозяйки...
В Ростове нас ждал и чуть запоздавший свадебный подарок в виде Саниной Сталинской стипендии (она была немаленькая - 500 рублей), которой он был удостоен в числе первых как один из лучших студентов. Бывало, что мы участвовали в студенческой художественной самодеятельности - я играла на рояле, а Саня декламировал стихи - и за это тоже получали денежные премии. Время моего мужа, тогда еще студента, было расписано не только по часам, но и по минутам. Он только в библиотеке занимался до десяти вечера; да и я не хотела отставать от него и помимо различных видов химии успевала еще и серьезно заниматься музыкой и шахматами.
А каким был молодой Александр Исаевич?
Очень нежным он был, ласковым. Были моменты, которые я и сегодня вспоминаю с каким-то особенным чувством. Например, Саня, когда мы бывали в кино или театре, никогда не стоял в очереди в гардероб за пальто... он всегда в ней умудрялся быть первым. Вообще умел находить выход из любой ситуации. Правда, иногда по отношению ко мне он проявлял свои не совсем, как мне кажется, лучшие качества. Вот однажды - мы тогда учились на пятом курсе - я ему говорю: "Сань, возьми мне одну книжку в библиотеке". А я не была в нее записана. Так он так на меня "напал": "Как тебе, Наташа, не стыдно! Ты же студентка пятого курса!" Меня выручил Николай Виткевич, который на другой день взял в той же библиотеке нужную мне книгу.
А какие подарки он вам дарил?
О, в плане подарков Саня был достаточно скуп: иногда цветы - букетик ландышей в день регистрации, иногда ноты, книги. А как-то подарил серебряный стаканчик.
Жизнь у нас, молодых, начиналась красиво и шла спокойно, если бы не война. Война-то и разлучила, и разлучила надолго. И вообще вся наша жизнь превратилась в сплошное ожидание встреч...
Война застала Александра Солженицына в Москве. 22 июня 1941 года в пять часов утра он был на Казанском вокзале. В столицу он приехал сдавать очередную сессию в МИФЛИ. Саня был освобожден от армии по состоянию здоровья и поначалу вместе со мной получил распределение в город Морозовск Ростовской области, где мы учительствовали. Но ему все-таки удалось попасть на фронт, хотя, к его сожалению, рядовым в обоз. Затем была командировка в Сталинград, и он, воспользовавшись этим, поступил в артиллерийское училище, которое находилось в Костроме. После этого был 2-й Белорусский фронт, туда ему и удалось вызвать меня, правда... по поддельным документам. Ведь я не была военнообязанной, и меня никто не мог вызвать на фронт через военкомат. Документы по просьбе Солженицына оформил командир дивизии. Месяц, который я провела вместе с Саней на фронте, был так мимолетен, что запомнился лишь тем, что в блиндаже, где мы жили, я должна была каждый раз, когда заходил комдив, стоять перед собственным мужем по стойке смирно и еще отдавать ему честь. Я, единственная женщина во всем артдивизионе, чувствовала себя неуютно, да и неопределенность положения смущала... Вдруг неожиданно открылись перспективы научной карьеры в тылу. Все это и обусловило мой отъезд.
С фронта домой приходили письма: от мужа, друзей по университету. И вот наступил, казалось бы, самый радостный день - День Победы 1945 года. Но не был он радостным, а скорее тревожным и даже печальным - никаких вестей от Сани с февраля 45-го не было. А на последней, вернувшейся мне открытке была пометка: "Адресат выбыл". Сколько раз я ни пыталась писать в часть - все бесполезно. И только летом того же 1945-го Илья Соломин в письме дал понять, что мужа арестовали, - говорить об этом прямо тогда никто бы не рискнул. И вот парадокс - я была рада, что его арестовали, рада потому, что "оттуда" возвращаются, с фронта пришли немногие.
10 лет без Сани казались бесконечными. Кругом же шла жизнь, жизнь полная, счастливая: почти у всех моих знакомых были семьи, дети.
Как же вы смогли это выдержать?
Мне приходилось скрывать даже от лучших подруг (тогда я училась в аспирантуре МГУ), что мой муж - политзаключенный. Что помогало выжить? С 1945 по 1949 год Саня находился в московском ГУЛАГе. Здесь разрешались свидания. Первое время я приезжала к Сане почти каждую неделю - обязательно в воскресенье, а иногда и в середине недели. Потом его "перебросили" в Экибастузский лагерь. Здесь позволялось два письма в год и никаких свиданий... Из этих двух разрешенных писем одно так и не дошло до адресата. Возможны были только ежемесячные посылки. Накормить мужа повкуснее там, где лишь лагерная баланда, было сложно, ведь и на воле жилось нелегко. Все продукты распределялись по карточкам. И я, получая по карточкам, к примеру, селедку, шла на рынок и обменивала ее на хлеб или еще что-нибудь вкусненькое для Сани. А когда уже работала в Рязани завкафедрой сельхозинститута, то, чтобы не привлекать внимание к своему адресату, львиную долю доцентской зарплаты отправляла в Ростов тете Нине, и та скрупулезно комплектовала на эти деньги посылки для Солженицына. В ответ на посылки он написал мне: "Ты спасла мне жизнь и даже больше, чем жизнь".
Когда мне исполнилось 33 года, я сдалась - решила не дожидаться мужа и связала свою жизнь с коллегой - Всеволодом Сомовым. Мне Саня часто писал о том, что меня и его ожидает полная неизвестность: он не знал, какой срок ему "назначен", не знал и о том, вернется или нет. Он не раз давал мне "вольную". Официально наш брак с Сомовым зарегистрирован не был, поскольку не был расторгнут брак с Солженицыным. Всеволод Сергеевич, оставшись вдовцом, воспитывал двоих сыновей. Этот человек был мне близок по духу, и мальчики, особенно старший Сережа, тянулись ко мне. А младший Борис даже называл мамой. Мне, безусловно, хотелось реализоваться и как женщине, и как матери. И когда я сообщила мужу, что "вышла" за Сомова, он воспринял это как данность.
Вы были счастливы с Сомовым?
Конечно, была. Почти пять лет мы прожили вместе. Возможно, мы бы жили с ним, как говорят, до скончания века, но... я опять встретила своего мужа - встретила, чтобы потерять, потерять уже навсегда...
Наше второе воссоединение с Солженицыным я называю "тихим житьем". Мне тогда казалось, что вновь возвратилась любовь, что возвратился мой прежний Саня. Все сбылось, как и было мне предсказано: когда Саня был в ссылке, а в душе моей было полное неведение и смятение (я даже голос потеряла - так много плакала), то решила пойти погадать. Мама Иры Арсеньевой привела меня к гадалке - она разложила карты, а потом посмотрела мою руку и сказала, что Саня жив и что дальнейший ход событий будет зависеть только от меня самой...
Я полностью растворилась в Солженицыне, в его творчестве - была его машинисткой, секретарем, которая за ночь могла перепечатать тот объем его рукописей, который был нужен, и только потом уже была его женой, которую он обещался любить и лелеять, даже когда она будет совсем старенькой.
А слова своего не сдержал?
Да, его слова разошлись с делом. Целый год, а может быть, и чуть больше, Саня скрывал от меня свою связь с Натальей Светловой, и причем тогда же он разрешил уйти мне с работы. А когда поехал на Север, то взял ее с собой. Меня же туда он не взял под предлогом, что у него один спальный мешок и что я могу простудиться... Скоро на горизонте "замаячил" ребенок, ребенок от второй Натальи. Это было предательство. А сколько потом было душевных страданий - один только развод занял три нескончаемых года. Я ведь поначалу не давала его. И только на третьем суде в Рязани нас развели. На следующий же день после развода я поехала на нашу дачу в Борзовку, что недалеко от Наро-Фоминска. Там и... похоронила свою любовь.
Как похоронили?
В Борзовку я привезла Санину фотографию. Зашла в домик, нашу когда-то совместную обитель, где всегда царила доброта, вера, надежда и любовь... Взяла со стола полиэтиленовый пакет, положила в него фотографию и пошла в свой уголок, к своей скамеечке под ореховым деревом, присела на нее, а потом... потом чуть подальше от нее выкопала своего рода могилку для любимой Саниной фотографии. Присыпала ее землей, грани обложила гвоздиками, а из листьев какой-то травы выложила дату нашего с ним расставания-развода - 22 июля 1972 года. Сане я ничего об этом не сказала. Прошло какое-то время, он приехал на дачу, стал косить траву, и вдруг неожиданно коса "нашла" на могилку. Он спросил меня, что это такое. Я ответила. Как же он вспыхнул тогда: "Как ты можешь на живого человека могилку делать?!" ...От всех своих страданий я даже пыталась отравиться - выпила 18 снотворных таблеток. Но Бог сохранил жизнь.
Наталья Алексеевна, как вы жили потом?
Знаете, я делю всю свою жизнь на два периода - с ним и после него. Но и тогда, и сейчас, как это ни покажется странным, я живу для него. Я помню и думаю о своем Сане. Да и как мне о нем не помнить, если каждая минута жизни - это напоминание о нем: выходят его новые книги, переиздаются старые, телевидение и радио сообщает о том, что происходит в его жизни. Но до сего дня он не может переступить психологический барьер и прийти ко мне, чтобы прямо посмотреть в глаза. Правда, три с половиной года назад был звонок и запоздалое поздравление с Рождеством Христовым. А через месяц после звонка через свою вторую жену Наталью Дмитриевну он поздравил меня с юбилеем. Она привезла огромную корзину с розами, красивую открытку и только что вышедшую книгу юношеских стихов Александра Исаевича, которая называется "Протеревши глаза", с надписью: "Наташе - к твоему 80-летию. Кое-что из давнего, памятного. Саня. 26. 2. 99". Надо отдать должное Наталье Дмитриевне в том, что она все-таки смогла что-то перебороть в себе и попросить у меня прощения за боль, которую причинила... Честно признаюсь, первое время мне тяжело было слышать и общаться с Натальей Дмитриевной, но это было тогда, когда я была еще здорова. Теперь я больная, и деваться мне некуда. Поэтому я и приняла помощь Натальи Дмитриевны Солженицыной, которая полностью взяла на себя расходы, связанные с уходом за мной и лечением. (Наталья Алексеевна вот уже больше года почти прикована к постели, встает иногда с помощью ходунков, - у нее перелом шейки бедра. - М. Т.).
Наталья Алексеевна, вы и сегодня любите своего бывшего мужа?
Возможно, это кому-то покажется странным и даже неправдоподобным, но, увы, я до сих пор его люблю. И вместе с тем меня не отпускает мысль: неужели я больше никогда его не увижу?
Вдова Александра Солженицына Наталия Дмитриевна опубликовала на страницах Российской газеты открытое письмо Юрию Полякову, главному редактору Литературной газеты - где, в свою очередь, ранее появилась его колонка (в рубрике «Точка зрения») . Место Солженицына в истории Поляков оценил недвусмысленно:
«...нынешний «заблаговременный» предъюбилейный ажиотаж в связи с приближающимся столетием А.И. Солженицына, на мой взгляд, выглядит в какой-то мере неуместным. Не стану обсуждать литературно-художественные достоинства его творений, однако вынужден заметить: Солженицын не просто уехал в свое время из Советского Союза (а СССР, хотим мы того или нет, по сути одна из политических версий исторической России), но фактически призывал американцев начать против него войну. Никто не предлагает вычеркнуть Солженицына из списка выдающихся соотечественников, но и культовую фигуру из него лепить явно не следует. Чтобы деятели культуры молодого поколения не делали для себя заведомо порочных выводов. В противном случае власть всегда будет видеть перед собой потенциал для очередного «болота».
Наталия Солженицына, вдова Александра Солженицына: (опубликовано в Российской газете)
Возмущена бесчестной клеветой в адрес А.И. Солженицына, напечатанной Вами на портале газеты «Культура» 20.09.2014: «Солженицын не просто уехал в свое время из Советского Союза… по сути исторической России, но фактически призывал американцев начать против него войну».
Вы не можете не знать, что в феврале 1974 года Солженицын был арестован, лишен гражданства и под конвоем выслан из страны. Об этом гражданам СССР сообщил ТАСС в центральной прессе. Если, зная это, Вы печатаете приведенные выше слова - значит, Вы сознательно лжете. Если же Вы не знаете этого всеизвестного (по крайней мере, в истории литературы ХХ века) факта, то странно, как Вы при этом возглавляете «Литературную газету». И, будучи на этом посту, недостойно повторять клевету о призывах к войне, состряпанную против Солженицына в глухие советские времена 5-м управлением КГБ по борьбе с инакомыслием. Напротив, будучи в изгнании, Солженицын на долгие годы впал в немилость у американской прессы именно за то, что защищал историческую Россию. Да, он считал, что большевики исказили ее лик, и упорно убеждал не приписывать русскому народу жестоких черт коммунистической практики Ленина-Сталина. Не сомневаюсь, что молодое поколение разберется, что считать за правду, в чем подлинный патриотизм и кто его настоящие носители.
Наталия Солженицына
P.S. Оригинал письма вчера был отправлен в редакцию газеты «Культура».
Ответ Юрия Полякова Наталии Солженицыной опубликовала та же Российская газета, предварив текст редакционной ремаркой: «От редакции. Мы не могли не предоставить слово для уточнения своей позиции главному редактору «Литературной газеты» Юрию Полякову. Не скроем, нас крайне удивила и расстроила и суть письма, и его форма. Надеемся, наши читатели сами сделают точные выводы».
Юрий Поляков, главный редактор Литературной газеты:
Уважаемая Наталия Дмитриевна!
Мне понятен Ваш гнев. Когда ваяешь памятник дорогому человеку, хочется, чтобы в бронзе отлились лучшие его черты. Однако Ваш покойный супруг, выдающийся русский писатель Александр Исаевич Солженицын был фигурой сложной, страстной и противоречивой. Его яростная, отчасти оправданная личной драмой нелюбовь к советской версии нашей государственности общеизвестна, и тут я скорее поверю 5-му управлению КГБ, окошмаривать которое в нынешней геополитической реальности я бы не рискнул. Упорная субъективность Солженицына, скажем, в вопросе об авторстве «Тихого Дона» тоже ни для кого не секрет. Убежден и в том, что нельзя включать в школьную программу «опыт художественного исследования» под названием «Архипелаг ГУЛАГ», на чем Вы настояли в верхах. Гомерические оценки сложнейшей эпохи Ленина - Сталина, помещенные в эту книгу, серьезно расходятся с данными исторической науки и здравым смыслом. Однобоко понятое прошлое воспитывает ненависть к собственной стране и порождает гражданское болото. А вот по-настоящему художественный «Один день Ивана Денисовича», безусловно, прочесть должен каждый старшеклассник.
Вполне возможно, я и не достоин возглавлять «Литературную газету», однако именно Ваш покорный слуга опубликовал на страницах ЛГ гневную отповедь Солженицына «потемщикам», приписывавшим ему сотрудничество все с тем же КГБ. Кстати, в своем законном порыве облагородить память мужа, Вы вырвали лишь фрагмент моих рассуждений. А говорил я о том, что мне непонятно, почему 100-летия крупнейших русских писателей, не ссорившихся столь всемирно с Советской властью (Леонова, Шолохова, Твардовского), отмечались весьма скромно в сравнении с планами празднования предстоящего юбилея автора «Красного колеса». Как раз по этой причине я и уклонился от предложенной чести войти в состав юбилейного комитета. В любом случае мне жаль, что я огорчил Вас, ибо Ваша деятельная преданность духовным, политическим и литературным заветам А.И. Солженицына заслуживает восхищения и подражания.
***
100-летний юбилей со дня рождения Александра Солженицына будет отмечаться в 2018 году.
Наталья Солженицына
Дома у Солженицына
Беседу вели Юрий Куликов, Марина Завада
В субботу Александру Солженицыну исполнилось бы 92. Последние тринадцать лет он провел в Троице-Лыкове. Тут, на окраине Москвы, писатель впервые за свою скитальческую жизнь обрел на Родине дом в полном смысле этого слова. Как жилось здесь Александру Исаевичу? Почему осиротевший в 2008 году дом не похож на дом без Солженицына?
В преддверии дня рождения писателя обозреватели «Известий» Марина Завада и Юрий Куликов побывали в гостях у Натальи Дмитриевны Солженицыной.
Известия: По извечному российскому разгильдяйству дом в Троице-Лыкове, знаем, строился трудно. Обнаружилось, что протекает крыша, в стенах забыли сделать вентиляционные каналы… Александра Исаевича раздражала эта ненужная канитель? Вы привлекали его к «процессу» хотя бы как эксперта, освоившего в ГУЛАГе специальности каменщика, маляра, паркетчика?
Наталья Солженицына: Упаси боже. Мне было бы жалко на это его времени. Да мы и считали: обойдутся без нас, работали-то профессионалы. Другой вопрос, что время, когда мы вернулись в Россию, было такое обманное. Не то, чтобы дом долго строили, просто построили плохо. Крыша текла при любой оттепели, любом дожде. Три года подряд каждое лето ее перекрывали. А уж как с гидроизоляцией настрадались! В готовом доме бороться с сыростью очень трудно. Мы всеми силами спасали от нее подвал, предназначенный для хранения книг и архива. Как ко всему этому относился Александр Исаевич? Конечно, ему досаждали шум, стук, топтание под окнами. Но в жизни ему в таких условиях приходилось работать, что научился не жаловаться на помехи. Только время от времени спрашивал: когда это кончится?
В ранних зимних сумерках на ведущей к дому аллее еще различимы были дивные кроны высоких сосен, про которые Солженицын когда-то с удовольствием заметил: в России, чтобы увидеть их, обязательно надо задрать голову. Наталья Дмитриевна ждала нас на ярко освещенном крыльце, как всегда подтянутая, бодрая. Провела в гостиную с большим портретом Александра Исаевича на камине. Что-то в этой сдержанно-стильной полукруглой гостиной было необычным. Не сразу сообразили: на огромных окнах нет штор. Массивные деревянные рамы служили как бы обрамлением глядящих в комнату деревьев.
Солженицына: У нас нигде нет штор. Только в гостевой комнате. Отгораживаться занавесками от леса как-то неестественно.
И: Но ночью в окна смотрит мрак…
Солженицына: И замечательно. Растворяешься в мире. Мы же часть всего этого.
И: Александру Исаевичу, наверное, отлично писалось у такого окна.
Солженицына: Да, он упивался среднерусской природой. Всегда считал: ему не повезло, что родился на юге, в безлесье. Сосны Троице-Лыкова его восхищали. И лиственница под окном.
Александру Исаевичу хорошо работалось у этого окна. Троице-Лыково.
И: Вы, коренная москвичка, под влиянием мужа тоже стали «пейзанкой»?
Солженицына: Нет, я обожаю город. Но, во-первых, Троице-Лыково не совсем на отшибе, а во-вторых, оторваться от архива такого размера, перевезти его куда-то невозможно. Я к нему прикована. Смотрите: повсюду книжные полки, еще и в коридоре коробки, а тут у меня бумаги на столах, сумки, портфели - и это лишь малая толика. Такой нескончаемый вокзал: куда бы я ни выбиралась - в издательства, в Фонд - всегда беру с собой какие-то рукописи, книги. Обратно привожу другие.
И: Вот уж вокзал обстановка меньше всего напоминает. Обжитой дом, c большим вкусом.
Солженицына: Во всяком случае, удобный. Нам надо было, чтобы в одной половине жила большая семья, и все могли разговаривать в полный голос, не беспокоясь, что мешают Александру Исаевичу. А другая половина - рабочая. Соорудили дом из двух крыльев, расположенных под углом, звук-то под углом не летает. Это известный архитектурный прием.
И: Вы как-то отпраздновали переезд сюда, новоселье?
Солженицына: Какое новоселье?! Мы бесконечно радовались, что вернулись в Россию, это да. А дом? Так ведь не было, что открыл дверь - все готово, обставлено, начинай жить. У нас же заходишь - коробки, коробки с книгами. Ага, надо их расставлять. Но полок-то нет. Нужно замерять стены, заказывать… И посуды нет. Надо поскорее купить что-то на первое время. Я моталась туда-сюда. И при этом главный труд не останавливался. Мы работали и одновременно обустраивались. Три таких огромных переезда было в моей жизни: сначала в Европу, потом - в Америку, наконец, сюда. Два из них - с маленькими детьми. На мой век хватит, больше не буду. Если жизнь не заставит. Тем более у меня нет специального вкуса к подобным вещам. Я ими занимаюсь поконец рук, как Саня говорил. То есть в часы или минуты, остающиеся от основного дела.
И: Обычно 9 февраля Солженицын отмечал «день зэка». Роковое число, когда в 1945-м его арестовали. Отмерял скудную хлебную пайку, варил баланду, кашу на воде. С юмором замечал: к вечеру настолько входил в образ, что собирал в рот крошки и вылизывал миску. Зачем нужен был этот ритуал, материальное напоминание о том, о чем Александр Исаевич и так помнил ежечасно?
Солженицына: Ежечасно помнить страдания тела нельзя. Если ты сыт, физическое ощущение голода забывается. Память-то забывчива, тело-то заплывчиво… А вот если поголодаешь сутки - появляется знакомый страх: вдруг пищи и дальше не будет. Стертое годами нормальной жизни психологическое состояние возвращается. Александр Исаевич говорил, что время от времени стоит напоминать себе о страданиях плоти. О ее уязвимости. Он в принципе считал, что не нужно слишком баловать свою плоть, ибо это делает человека зависимым. Скажем, я довольно долго курила. Саня уговаривал: «Брось ты курить. Ничего нельзя делать такого (кроме неизбежного), от чего становишься зависимым. Вот арестуют, - в начале 70-х арест был абсолютно реален, - а ты не можешь без сигарет. И твой следователь будет на этом играть».
И: Послушались?
Солженицына: (смеется) Нет, его увещевания не подействовали. Я бросила курить, но по другой причине и в другое время.
Мы уже на втором этаже - в кабинете Александра Исаевича, состоящего из двух просторных смежных комнат. Здесь же крошечная кухонька, где Наталья Дмитриевна разогревала мужу еду.
И: Александр Исаевич не спускался к обеду?
Солженицына: Последние пять лет он болел и редко спускался к общему столу. А то всегда обедали вместе. Обеды были поздние: часов в шесть. Кухня же наверху задумана для того, чтобы в первой половине дня Александр Исаевич ни на что не отвлекался. Вставал он не позже семи. Пил кофе и садился писать. После полудня я подогревала ему ланч. День делился на работы разного характера и разной интенсивности. Утром он писал. Вторая половина дня - накопительная: читал, делал выписки, обдумывал материал, не обязательно к завтрашнему дню - наперед. Спуститься до обеда вниз - значит, волей-неволей отвлечься. Даже короткий бытовой разговор вырывал из сосредоточения. Александр Исаевич был неприхотлив в еде, и ему было все равно, во что одеваться. По-настоящему для него важны были две вещи: свет и тишина. Тишина особенно. В Вермонте у нас на стене гаража висело, как у многих в Америке, баскетбольное кольцо. До трех часов дня - выходные не выходные, каникулы не каникулы - мальчики не смели стучать мячом, зная, что папа работает. Правда, мне кажется, запрет действовал до часу, но Игнат в каком-то интервью утверждал, что до трех. В любом случае в утренние часы никто, кроме собаки, не гавкал (смеется).
Игнат Солженицын, известный пианист и главный дирижер Филадельфийского Камерного оркестра, в эту минуту сидел на корточках у лестничного пролета на втором этаже и нажимал на клавиатуру не рояля, а ноутбука, налаживая в доме внутреннюю компьютерную сеть. Впрочем, Наталья Дмитриевна, ничего не имевшая против самой идеи, чтобы все члены семьи: и она, и Степан, и Ермолай, и часто наезжающий из Нью-Йорка Игнат, и невестки - могли, не выходя из своих комнат, как в офисе, перебрасываться сообщениями, что-то укоризненно шепнула сыну. Пояснила нам:
Ему на днях предстоят два концерта в Петербурге. Мы всей семьей туда полетим. Игнат будет и солировать на рояле, и дирижировать симфоническим оркестром Мариинского театра. Шутки в сторону: Гергиевским оркестром! Я ужасно волнуюсь, а он который час ковыряется с этими компьютерами.
Мимолетной репликой о не вовремя овладевшем Игнатом компьютерном азарте разговор о детях до поры исчерпан. В кабинете Александра Исаевича речь о привычках хозяина, привязанности к населявшим его территорию вещам.
Солженицына: Саня очень любил эту старую кофту на пуговицах, - Наталья Дмитриевна разглаживает складки висящей на спинке кресла серой вязаной кофты. Замечает маленькую дырочку и, машинально продолжая поглаживать, вслух размышляет: - Когда появилась? Надо зашить… - И после паузы: - Здесь прохладно зимой. В молодости Сане нравился холод, его даже прозвали «моржом» - никогда не носил ни пальто, ни шапку. А с возрастом стал мерзнуть.
Пока мог, Александр Исаевич писал, стоя вот за этой фанерной кафедрой, сколоченной под его рост. Видите, она складная. Взял под мышку и понес. Кафедра у нас путешественница: и по России поездила, и в Цюрихе была, и в Вермонте. А старинный письменный стол - петербургский. Году в 69‑м или 70‑м Сане его подарили. Сначала стоял в садовом домике в Рождестве, потом у нас на Тверской. Когда в 74‑м Александра Исаевича выслали и мы поехали вслед за ним, я взяла стол с собой. С нами вернулся из изгнания. В другой комнате два больших простых стола: первый - на колесиках, второй - на аккуратных козлах. Передвигать легко. Их нам сделали в Вермонте. Даже не столяры, а плотники. Разные столы для разных работ. Не надо постоянно перекладывать стопы книг и бумаг.
В день своего ухода Александр Исаевич все утро провел в кабинете, работал, как обычно. Листки последней рукописи, очки, карандаши, ручки… Я стараюсь ни к чему здесь не прикасаться.
И: Говорить о зашкаливающей работоспособности Александра Исаевича стало общим местом. Как и о его всегдашней досаде на себя, если время тратил не на писательство. И все же, каким он был в то вторгавшееся в спрессованный график «личное время», за которое себя не корил?
Солженицына: У нас не существовало деления: это работа, а это - «личное». И Саня, и я по-разному, но бесконечно любили работу и никогда не жили по принципу: проволочили день, закрыли папочку, теперь пошли отдыхать. Каких-то специальных посиделок: давайте соберемся, поговорим о том, о сем, не устраивали. Разговоров-то было много семейных, но обычно они возникали как-то естественно, чаще всего за едой. Вообще мы все в семье едим быстро. Ну просто физически быстро. Если за обедом заходил увлекательный или важный разговор, он продолжался столько, сколько не иссякал интерес. А если нет, все сразу разбегались обратно к своим занятиям. Александр Исаевич не выносил пустого времяпрепровождения, просто заболевал от него. Коли уж не о чем говорить, то нечего и говорить. Это распространялось и на гостей. Вполне мог произнести: простите, дорогие, я уж пойду, мне завтра с утра предстоит трудный кусок. Вставал и уходил. Но вот по субботам в Вермонте дети не ездили в школу - и мы устраивали длинные завтраки.
К «личному времени», если хотите, можно отнести и наши с Саней обсуждения радионовостей и текущей прессы. Мы «делили» газеты и журналы, а самое важное потом друг другу пересказывали. Все крутилось вокруг возврата в Россию. Семья (и дети в том числе) жила надеждой, что это когда-то случится. Порой надежда ослабевала. У нас. У Сани - никогда.
Уже в 80‑е годы вечерами Александр Исаевич начал читать то, что ему не нужно непосредственно для работы. Скажем, с часу до пяти - чтение, необходимое для «Красного Колеса», а после обеда брался за книги, которые хотел перечитать или не читал прежде. По ходу делал пометки. Из этого развилась «Литературная коллекция» - эссе о писателях, достаточно необычные, поскольку писатели о писателях чаще говорить избегают либо отзываются криво. А тут, наоборот, с любовью и захваченностью.
И: Александр Исаевич днем отдыхал?
Солженицына: Практически нет. Хотя у него были большие проблемы со сном. Засыпать-то он засыпал, но вскоре просыпался. Страх, что утром будет не в форме и день пропадет, не давал снова заснуть. Изредка мог прилечь днем. У Сани случалось и в полные сил годы такое состояние, когда мозг от усталости словно изнемогал. Какой-то ступор наступал. Если удавалось минут на десять - пятнадцать забыться, вставал совершенно омоложенный.
И: Вскоре после знакомства вы ошеломили Солженицына своей неутомимостью, вызвав почти сердобольную реплику: «Не слишком ли вы гоните? Не перегружайте себя». Два трудоголика. Эта похожесть создавала лад в семье или дому не хватало немного лени?
Солженицына: Ну, я не знаю. Думаю, лад. Во всяком случае, Александру Исаевичу было с руки, что меня никогда не надо побуждать работать, что тяну сама. Ему это нравилось. Потом, не забывайте, что «Один день Ивана Денисовича» вышел в 1962-м. Человеку было сорок три года, когда опубликовал свою первую книгу! Саня очень, очень спешил. Не рассчитывал, что столько проживет. Он же прошел через страшный рак, метастазы под мышками и по всему животу. Одна опухоль величиной с кулак так и сохранилась в своеобразном известковом бункере после облучения. Саня всегда исходил из того, что времени, может быть, осталось мало. Поэтому - да, не хотел тратить его зря. Это не значит, что писал судорожно. Напротив, Александр Исаевич никогда не торопился, не гнал к концу. Он начинал спешить лишь когда заканчивал книгу. Отдавал мне на прочтение, ждал отзыва, потом перепечатки. Вот тогда (смеется) ему казалось, что уже завтра все должно быть готово.
И: И что вы медленно читаете…
Солженицына: Да, да. Он не упрекал, но очень ждал и давал это почувствовать. Что же до лени, то мы оба (хотя я не помню ни одного прямого высказывания Александра Исаевича по этому поводу) считали ее отвратительной. Сходились, что чем в семье ее меньше, тем лучше. Саня ежедневно занимался с детьми, час в день непременно давал урок математики, либо физики, астрономии. Я же занималась с ними русским и старалась, чтобы мальчики учили по стихотворению в день. Они знали сотни стихов. Когда приезжали гости, мы в их честь устраивали концерты. Звучали музыка, стихи. Отец всегда на этих концертах присутствовал.
И: Это не чересчур - каждый день по стиху?
Солженицына: Не чересчур. Память можно растянуть, как растягивают желудок обжоры. А память - почти единственное, что мы могли дать детям. Память и умение работать с книгой, со словом. Свое ремесло. Александр Исаевич любил повторять: «Ремесло за плечом не тянет». Мы ведь никогда не знали, во что выльется наша жизнь, подорвут - не подорвут, кто, когда и как умрет… И спешили передать детям, что могли. С теплотой вспоминаю вермонтцев. Они сами решили, что нас надо оберегать от пришлых топтунов. В местном магазинчике висела трогательная табличка: «Дорогу к Солженицыным не показываем».
Дети же у нас, к счастью, выросли трудолюбивыми. Отец проповедей им не читал, а я не раз толковала вслух об отвращении к лени. Когда ребята были уже подростками, я им говорила, как бы шутливо, что любимой женщине надо уметь прощать всякие недостатки, но нет ничего хуже женщины злой и ленивой. На таких не женитесь. (А большего требовать - это уже быть старухой из «Сказки о рыбаке и рыбке».) Послушались. На таких не женились (смеется). Всеми невестками я довольна.
Известия: При том, что у Александра Исаевича была уйма недоброжелателей, еще больше тех, кто стремительно подпадал под его обаяние. Вы - тоже. Дело ведь в вашем случае не только в его идеях, книгах, а и в мужской харизме, по-видимому?
Наталья Солженицына: Что говорить, Саня притягивал, как магнит. Для меня он оставался привлекательным до последнего дня. Его обаяние чувствовали многие. Он был как-то органично галантен и внимателен к женщинам. Ирина Алексеевна Иловайская, несколько лет бывшая секретарем у нас в Кавендише, говорила, что, когда приходила к Александру Исаевичу (а у него и в вермонтском кабинете было зябко), он заботливо набрасывал ей на плечи пиджак: «Меня аж с ума сводило, каким движением он это делал». Мне кажется, у Сани и лицо было особенное. И чем дальше, тем больше. У него было лицо из тех, на которые хотелось смотреть и смотреть, трудно оторваться.
Работая, Саня был немногословен и очень сосредоточен. Он выглядел строгим ко всем, кто пытался ему помешать. Да я и не допускала этого. И сама не мешала.
И: Повезло ему с вами.
Солженицына: А мне с ним повезло. Нам друг с другом повезло. Это правда. Когда Саня не был в напряженном, сдавленном состоянии, то становился открытым, мягким, бесконечно милым. На редкость деликатным. Солнечно улыбался. И очень заразительно смеялся. Он был отличным рассказчиком. Мальчики сейчас вспоминают многое из того, о чем отец говорил за столом. У сыновей это осело в памяти, они порой удивляются: «Как ты не помнишь?»
Праздничных застолий с Александром Исаевичем было много (вопреки, мне кажется, сложившемуся у вас впечатлению). Мы отмечали все детские дни рождения (как-никак четыре мальчика!), день рождения моей мамы. Ее Саня очень любил. Плюс Рождество, Пасха, наезды друзей - Никиты и Маши Струве, Славы Ростроповича, которого с Саней связывала тесная дружба, еще одной близкой семьи: И всегда у нас был веселый, вкусный, красивый стол. Готовили мы с мамой. Я по сей день делаю пасхи, куличи, пеку крошечные слоеные пирожки. Закончим с интервью - пойдем пить чай с любимым Саниным кексом. У него был такой кекс, без которого жить не мог (смеется). Я и теперь его пеку, как бы для Сани.
Мама во всем помогала. Она была чудная, тоже счастье моей жизни. «Главный инженер» нашего дома. Руки у нее были правильные - чинила лампы, утюги, замки, игрушки. Отлично рисовала. Из готовки на ней были непременные щи и котлеты. Саня шутил: «Нельзя допустить, чтобы мы вернулись в Россию, а дети не знали, что такое щи». Это воспринималось с улыбкой - в качестве абстрактной фигуры речи. Вернемся ли? Но мы вернулись. И дети знали, что такое щи…
К слову, Саня обладал неиссякаемым чувством юмора. При том нередко сетовал, что в собственных книгах юмора ему не хватает, считал это недостатком.
И: Даже в трагическом «Архипелаге» хватает остроумных мест…
Солженицына: Я тоже так думаю. Всюду… Однако себя он критиковал сурово.
И: В какой форме проявлялись недовольство Александра Исаевича, плохое настроение?
Солженицына: Он замолкал. Если был недоволен, если ему казалось, что я виной чему-то или что-то не так делаю, то просто замолкал, иногда надолго. Он не хотел обижать словами. Александр Исаевич не был упречным человеком. Он был упречным по отношению к себе. Вот себя страшно корил, когда думал, что сделал ошибку. Она его терзала. С возрастом он становился мягче к окружающим, но делался суровей к себе. Мысленно прокручивая жизнь, горько осуждал себя. В частности, за то, что был недостаточно внимателен к матери. Эта боль жила в нем последние лет двадцать.
И: Вас выводило из себя молчание мужа?
Солженицына: Я пыталась вести себя так, будто ничего не случилось. Но если видела бесполезность, прекращала попытки и тоже замолкала.
И: И долго вы так могли?
Солженицына: Могла. Но меньше, чем он. Обычно размолвка продолжалась до первого неотложного дела, которое приходилось обсуждать. На этом все рассасывалось. Никаких сцен друг другу мы никогда не закатывали. Хотя, бывало, бурно выясняли… нет, не отношения - спорили. Я ужасная спорщица. Спорили мы страстно. И иногда, как свидетельствуют дети, очень громко. Но это так, поиск истины.
И: А как выражались нежность, признательность?
Солженицына: Как у всех людей: в жестах, голосе, словах. Саня умел быть покоряюще нежным… Ну да, нам выпало много тяжелых моментов. Жизнь бывала беспросветно трудной. Но друг с другом нам никогда не было трудно.
Почему я сказала, что нам обоим повезло? Не было, как это случается, такого зияющего противоречия, чтобы семья шла поперек долга. Мы были едины, так сплетены, что кто бы из нас двоих ни захромал, сразу хромала вся телега. Саня всегда сочувствовал моим трудностям, которые могли не совпадать с его (на мне были дом, дети, Фонд), огорчениям, которые он не всегда разделял, говоря, что не стоит что-то принимать близко к сердцу, - но при том всегда был рядом. Думаю, это и называется гармония.
И: Когда на 50-летие муж преподнес вам розы, вы не без иронии записали в дневнике: «Вот уж из ряда вон». Гармония гармонией, но вас не задевало отсутствие стандартных знаков внимания? Или это с лихвой перекрывалось бездной нестандартных?
Солженицына: Меня не только не задевало отсутствие стандартных знаков внимания - я их страшилась и не хотела никогда. Потому что всякий стандартный знак внимания может служить ширмой, прикрывающей отсутствие искренних чувств.
Когда у нас с Александром Исаевичем все началось, был такой бурный роман, он приносил мне свои любимые ландыши. И мне они нравились куда больше капризных роз именно непомпезностью. Я высоко ценила внимание и низко - его тривиальные знаки. А самого внимания было с избытком. Саня постоянно давал мне пищу для некоторой гордости, проще говоря - для счастья. Его слова - что он может на меня положиться, что ценит точные замечания, что у меня «хорошее ухо» - казались самым высоким комплиментом, какой только возможен. Поскольку мы много работали вместе, я слышала подобное нередко. К Саниным словам нельзя было привыкнуть, его одобрением нельзя было напиться. Пьешь - пьешь, и каждый раз ну просто живая вода из колодца. Я ведь не была застрахована от того, что в чем-то ошибусь, могу промахнуться. И Санино восхищение, что почти не промахивалась, удивленная благодарность, щедрая похвала - всякий раз были для меня сверкающим орденом.
А ритуалы? Я вообще выросла в не «ритуальной» семье. И Саня терпеть не мог ничего показного. Конечно, у нас с ним были свои тайные даты. Александр Исаевич обычно не носил обручального кольца. Оно на правой руке мешало ему писать. Держал его в выдвижном ящике туалетного столика своей мамы, которым, как и ее старинным круглым барометром, очень дорожил. Там же всегда хранились наши венчальные свечи. Всякий раз по известным только нам датам Саня надевал кольцо.
И: Вы напоминали?
Солженицына: Ни разу в жизни. Он сам эти дни держал в памяти. Я-то как раз могла забыть. И если такое случалось, он укоризненно смотрел на меня и стучал своим кольцом о мое.
…Чего Саня особенно избегал, так это пышно праздновать свои дни рождения. Мы любили отмечать их тихо вдвоем. Но это редко удавалось. А Саня всегда «играл на понижение», заранее начинал подговаривать: «Давай только чай, и не больше». Но я, конечно, пекла пироги. Дети дарили подарки. Я тоже. Хотя знала, что от меня лучшим подарком для него (смеется) было бы успеть к этому дню закончить какой-то пласт работы.
И: В последние годы Александр Исаевич сетовал на немощь, бессилие?
Солженицына: Всерьез он стал болеть в 2003 году. После декабря 2002-го уже не выезжал из Троице-Лыкова. Когда у Сани отказала левая рука, у него наступил довольно долгий период такого внутреннего роптания: «Я уже все сделал на этой земле. Почему Господь меня не отпускает?» И все равно садился к столу. Вздыхал: раньше мог работать 16 часов в день, потом - 14, 12, а тут уж только 8. Но работал, повторяю, до самого конца. Третьего августа в девять вечера я его уложила, Саня уснул. А в десять проснулся, позвал меня, и начался его отход. Он ушел до полуночи.
Последние полтора года Александр Исаевич почти не принимал гостей. Не хотел общаться в инвалидном кресле. У него (на поздней фотографии видно), - Наталья Дмитриевна оборачивается и показывает снимок на полке за спиной, - стал лик, а не лицо. Пока не сделали операцию на сонной артерии, он был совершенно прозрачный, бело-голубой. Операция подарила ему полтора плодотворных года. Они были очень светлыми, хотя и трудными физически. Но Саня больше не роптал. Дух оставался мощным, а силы убывали на глазах. Мне он виделся раненым воином…
Но если оглянуться - ведь Александр Исаевич прожил счастливую жизнь.
И: С другой стороны, такая тяжелая судьба.
Солженицына: Он ее не воспринимал как тяжелую. Как трудную - да.
И: Это же синонимы.
Солженицына: Нет. Трудность - не обязательно плохо. Ну, трудно… Пробьемся. А тяжесть - это что-то очень негативное, давящее. В Сане же всегда была жизненность огромной, динамичной силы. Правда, под конец он начал терять оптимизм из-за всего того, что видел вокруг. Он уходил в большой тревоге за страну. Не был уверен, что она сохранится как таковая.
И: Когда вы с особой пронзительностью ощутили: Александр Исаевич ушел и никогда не вернется?
Солженицына: Вы знаете, его физическое отсутствие я ощущаю непрерывно. В первые несколько месяцев это случалось на каждом шагу. Накатывали такие внезапные, нестерпимые удары. К ним невозможно подготовиться и нельзя привыкнуть. Вдруг всплывет какая-то деталь и собьет тебя с ног. Например, умываюсь, попадается на глаза его зубная щетка, и тут прокалывает - не мысль даже, а какое-то пронзительное физическое осознание, что больше он до нее никогда не дотронется. Или нательный металлический крест. Саня на ночь клал его в изголовье. А утром надевал, таким круговым движением. Теперь крест живет со мной. Я то свой ношу, то - его.
А нефизического ухода Александра Исаевича ни разу не испытала. Такого момента просто не было. Скорее всего, и не будет. Я ежедневно работаю, живу с его текстами, его почерком… Это, вспоминаю, писалось при мне, это мы вместе редактировали. Слышу Санин голос, его особые интонации. Он настолько не ушел из моего ежедневного мира, что мы с ним словно не разлучились.
И: В качестве теснейшей «сотруженицы» Солженицына вы лучше всех знаете, действительно ли Александр Исаевич закончил намеченное им на земле. Что из оставшихся дел он с доверием переложил на ваши плечи?
Солженицына: Мы никогда не избегали разговоров о смерти, говорили о ней без страха и трезво. Александр Исаевич наказывал: «Когда меня не станет, вот это первое сделаешь, потом второе, третье…» Он нередко предупреждал: «Смотри, девка, не успеешь. Не разбазаривайся». Это если я, допустим, зачастила на концерты в консерваторию. Мне казалось: ерунда, все успею. И только теперь понимаю, насколько он был прав. Оставленное наследие неохватно. Предстоит опубликовать немало еще неизданного. Вот «Дневник романа». Саня писал его более 25 лет, параллельно работе над «Красным Колесом». Жанр неожиданный: дневник работы над романом о революции 1917 года - не жизни во время работы, а самой работы. Там всё: и сомнения, и счастье находок, и возмущение пойманными за руку лгунами-свидетелями, и отчаяние, что взялся за необъятное и не сумеет закончить… Дневник был Саниным дружком, с которым он разговаривал помимо меня. Александр Исаевич не предполагал его публиковать, но, когда кончил «Красное Колесо», перечитал и сказал: «Когда-нибудь можно и издать. Давай все-таки приготовим». В 1990 году я его перепечатала. «Дневник Р-17» составляет целый том собрания сочинений, которое я готовлю к печати. Это Собрание сейчас моя главная работа. Пока, вы видите, стоят четырнадцать томов, два - на подходе. Всего же томов должно быть тридцать.
Одновременно разные издательства перепечатывают «В круге первом», рассказы, «Раковый корпус». Предлагают составить хрестоматию для школьников, отдельно издать «Крохотки». В связи с выходом школьного «Архипелага» учителя просят о встречах. И в общем, нелепо вставать на пути этих желаний. Но как на все найти время? Я сама за рулем, летаю по Москве (или томлюсь в пробках) и к вечеру еле доволакиваюсь до дома. Все-таки Троице-Лыково - это загород. Любая вылазка съедает день.
Да, надо торопиться. В первый раз я почувствовала тревогу, что «не успею», когда лишь притронулась к архиву. В Женеве есть знаменитый музей Мартина Бодмера. Этот человек долгие годы собирал редкие рукописи, создал ценнейшую коллекцию: там и древние папирусы, и рукописи Гете, и партитуры Моцарта, Бетховена… С мая по октябрь будущего года в музее состоится выставка рукописей Солженицына. Не будь этого предложения из Швейцарии, я еще даже не подступилась бы к архиву. А теперь вытащила кое-какие ранние вещи, скажем, довоенный блокнот в клеточку, где Саня - первокурсник - делал наброски к «Красному Колесу». Это будущие самсоновские главы.
Страницы, страницы… Столько всего интересного: тетради путешествий, встреч, разрозненные листки с мыслями, впечатлениями. Количество разнообразных записей ошеломляет. Сам Александр Исаевич считал, что, когда мысли воплотились в книгу, заготовки можно выбросить. Кое-что и выбросил. Но гораздо больше осталось - все это тоже архив. Значит, постепенно буду читать и решать, что делать. Если успею…
И: У вас с Александром Исаевичем пять внуков. Они сознают, какую громкую фамилию носят?
Солженицына: Мне кажется, вполне. Два наших сына - Ермолай и Степан, живут в Троице-Лыкове. Работают в международной консалтинговой фирме. Ермолай - управляющий директор московского офиса. Оба получили прекрасное образование, учились в Гарварде, Принстоне и Массачусетском Технологическом. Хорошо знают мир, языки. Здесь женились на русских девочках. У Ермолая и Нади двое детей: Екатерина и Иван, уже большие. Девять и восемь лет.
Игнатичей же трое: Митя, Анна и Андрей. Игнат с ними ежегодно приезжает в Москву. Жена у него американка, милая, красивая женщина, врач. Приняла православие и выучила русский язык до такой степени, что, по крайней мере за столом, мы не должны переходить на английский. И дети свободно говорят, читают и пишут по-русски. С самого рождения Игнат общается с ними только на русском. Этим летом я впервые после возвращения в Россию на две недели «взяла отпуск», ездила в Вермонт, собрав там всех внуков. По утрам заканчивала корректуру школьного «Архипелага», вечерами же мы с детьми сначала прочитали, а потом поставили сцены из «Ромео и Джульетты».
Рабочий стол Александра Солженицына. Троице-Лыково.
Декабрь 2010 года (фото: Олег Паршин)
Солженицына: Вы удивитесь, но наши сыновья долго не знали, кто их отец. То есть не знали, что он знаменитый. Папа и папа. Работает и работает. Ну, писатель. Сидит и пишет. Мы переехали в Америку из Европы, когда Степе было два года, Игнату - три, Ермолаю - почти пять. Потом дети подросли, пошли в школу. Но мы жили в лесу - Вермонт достаточно глухое место - и не старались рано сообщать детям, до какой степени их отец известен. Наоборот, всячески этого избегали. Как раз накануне Степа забавно рассказывал за столом (вчера был тот редкий счастливый вечер, когда все братья собрались вместе), как однажды он пришел из школы и спросил бабушку: «Слушай, а что такое говорят, будто нашего папу все знают?» То есть он у бабушки стал допытываться, поскольку находился в неведении. А мы были этому неведению рады. Чем дольше они не догадывались о мировом признании отца, тем дольше росли нормальными детьми. Всякая исключительность способна изуродовать. Это палка о двух концах. Даже, скорее, об одном.
Что же до внуков, то они живут в мегаполисах: в Москве и Нью-Йорке. Здесь невозможно расти, не имея представления, насколько известен Солженицын. Но я младших держу строго. В смысле: что из того? Для них слава деда означает одно - они должны быть достойны унаследованного имени.
Солженицына Наталья Дмитриевна является редактором и составителем полного собрания сочинений (30 томов), написанных ее известным мужем, которые выходят с 2007 года. Она - российский общественный деятель, член Попечительского совета фонда «Вольное дело» и Попечительного совета возрождения Соловецкой обители. Ни минуты не сидит без дела, не почивает на лаврах успеха мужа и все так же продолжает его дело Солженицына Наталья Дмитриевна. Фонд Солженицына не без ее главного участия был создан в 1974 году в Цюрихе, в 1992 году он был переведен в Москву. Про нее можно сказать, что это очень славная, самоотверженная и трудолюбивая женщина, ставшая помощницей и правой рукой писателя-диссидента Александра Исаевича.
Солженицына Наталья Дмитриевна: биография
Ее девичья фамилия Светлова, она родилась 22 июля 1939 года в Москве. Ее отцом был Дмитрий Иванович Великогородный (1904-1941 г.). Он был родом из ставропольских крестьян и родился в селе Малая Джалга. Потом он учился в Московском институте красной профессуры на литературном отделении аспирантуры. В 1941 году он пропал без вести под Смоленском. Матерью Солженицыной была Екатерина Фердинандовна Светлова (1919-2008 г.), она родилась в Москве и окончила Московский авиационный институт.
Дед Натальи Дмитриевны Светлов Фердинанд Юрьевич (1884-1943 г.) был членом Партии эсеров, затем работал в газете «Известия». За полтора года до ее рождения был арестован, а потом погиб в ГУЛАГе.
Отчим Д. К. Жак (1903-1973 г.) с 1949 года был по образованию статистиком и экономистом, он стал автором ряда статей по статистическому учету. Его младший брат - русский и советский поэт Вениамин Жак.
Образование и карьера
Солженицына Наталья Дмитриевна окончила Московский государственный университет, механико-математический факультет. По окончании аспирантуры осталась работать в лаборатории математической статистики.
Ее первым мужем стал Андрей Николаевич Тюрин, знаменитый советский и российский математик, от которого у Натальи Дмитриевны родился сын Дмитрий (1962-1994 г.), от него сейчас растет внучка.
Встреча с Солженицыным
В августе 1968 года Наталья Дмитриевна познакомилась с Солженицыным. И с тех самых пор она стала его секретарем, редактором и помощником во всех его делах и самое главное - матерью его замечательных трех сыновей Ермолая (1970 г.), Игната (1972 г.), Степана (1973 г.). Официальный брак они оформили в 1973 году.
Солженицына Наталья Дмитриевна выехала с четырьмя детьми из СССР на Запад вслед за своим мужем. В 1976 году их семью лишили гражданства СССР, которое было восстановлено уже многим позже - в 1990 году. И только через 4 года, а точнее в 1994 году, она вместе с Александром Солженицыным и детьми вернулась в Россию.
В 2000 году, 20 сентября, в доме в Троице-Лыково Солженицыны встретились с президентом Путиным и его женой Людмилой.
В 2009 году Путин В. В., уже будучи в должности премьер-министра, изъявил желание пообщаться с семьей Солженицыных. Главной темой их дискуссии стало изучение наследия Солженицына в российских школах.
Александр Солженицын
Заглядывая в биографию Натальи Дмитриевны, нельзя не остановиться на ее муже Александре Исаевиче Солженицыне, который родился в Кисловодске в 1918 году, 11 декабря. К этому времени отец его уже умер, и в 1924 году семья уезжает в Ростов-на-Дону. Там в 1941 году он получает университетское образование, проучившись на физико-математическом отделении. Но вскоре началась война, Солженицын был мобилизован, и после офицерской школы его отправляют на войну. Перед Великой Победой Солженицына арестовывают за антисталинские высказывания в своих письмах, которые он писал своему другу Н. Виткевичу. Александр Солженицын сидел в Любянской и его осудили на 8 лет лагерей. просто невозможно пересказать в двух словах, это была очень интереная личность - наш современный Достоевский, к которому у многих неоднозначное отношение, так как резал правду-матку прямо в глаза.
Творческий путь
Впечатления от лагерной жизни в Новом Иерусалиме, а потом и работы зэков в Москве легли в основу его литературного труда «Республика труда» (1954 г.). Летом 1947 года его переводят в Марфинскую «шарашку», где позднее он опишет свою жизнь в романе «В круге первом». В 1950 году Солженицын находится в экибастузском лагере и чуть позже воссоздает эти события в повести «Один день Ивана Денисовича». В 1952 году у него обнаруживают раковую опухоль, и он переносит операцию по ее удалению. С 1953 года Солженицын находится на вечном поселении в Казахстане, в Джамбульской области, в ауле Кок-Терек.
В 1956 году его реабилитировали, он возвращается в Россию и работает сельским учителем в Рязани. Эту свою жизнь он описывает в произведении «Матренин двор». После против Солженицына опять нарастает борьба. Возможности работать и печататься почти нет, в это время он напишет только произведение «Захар-Калита». Триумф обсуждения его повести «Раковый корпус» (1968 г.) не приносит нужного результата, печататься ему так и не разрешают.
В 1968 году он заканчивает свою гениальную работу над «Архипелагом ГУЛАГ», и после того как вышел первый том, в 1974 году Александра Исаевича арестовывают, лишают гражданства и высылают в ФРГ. Оттуда он переезжает в Швейцарию, в Цюрих. В 1975 году в Стокгольме Александр Исаевич получает Нобелевскую премию и отбывает в 1976 году в США, в Вермонт. Основной его работой становится написание эпопеи «Красное Колесо».
После развала СССР в 1994 году он возвращается на Родину. Проехав всю страну, от Москвы до Дальнего Востока, он активно подключается к общественной жизни в России.
Александр Исаевич Солженицын скончался 3 августа 2008 года в Троице-Лукове. Его тело похоронили в некрополе Донского монастыря города Москвы.
В 1992 году о Солженицыне и его семье был снят замечательный фильм в двух частях под названием «Александр Солженицын» Станислава Говорухина, который посетил его в Вермонте.
Игнат
Нельзя не упомянуть и о детях этой прекрасной четы. Солженицына Наталья Дмитриевна 23 сентября 1972 года в Москве родила сына Игната Солженицына. Сегодня он - уже известный американский и российский пианист, главный дирижер Камерного оркестра Филадельфии (с 1998 года).
Самое первое и сильное впечатление произвела на него 5 симфония Шостаковича, он услышал ее, когда ему не было и 10 лет. После этого его охватило сильное желание заняться серьезной классической музыкой. Он начал обучаться ей под руководством Рудольфа Серкина. Позже учился игре на фортепиано в Лондоне у Марии Курчо и Гэри Граффмана.
Сегодня он живет в Нью-Йорке и учавствует в самых престижных музыкальных фестивалях, в числе которых «Декабрьские вечера» и «Мстислав Ростропович». Игнат стал лауреатом премии «Эвери Фишер».
О жизни семьи Солженицыных снят еще один удивительный фильм под названием «Солженицын. На последнем плесе», где можно увидеть, как в концертном холле «Мейманди» звучит музыка Моцарта и Брамса, оркестр играет под руководством Игната Солженицына.
Ермолай
Старший сын Натальи Дмитриевны Ермолай родился в 1970 году. Он окончил Гарвард, учился в Пристонской аспирантуре и сегодня работает в консалтинговой компании McKinsey, с 1998 года - в горно-металлургической отрасли региона EMEA (Европа, СНГ, Африка и Ближний Восток). Ермолай также является руководителем глобальной экспертной группы по энергетике и сырью, входит в экспертную группу по логистике, инфраструктуре и транспорту. Солженицын специализируется на проектах для нефтегазовой, транспортной, машиностроительной и горно-металлургической отраслей и принимает активное участие в программах по развитию инфраструктуры городов и целых регионов.
Степан
Сегодня вот уже 12 лет Степан Солженицын живет в России. И прежде всего, как и все Солженицыны, чувствует себя русским.
Степан тоже, как и его брат Ермолай, окончил Гарвард и аспирантуру и сегодня является главой московского отделения консалтинговой компании McKinsey. Он занимается всем энергетическим сектором в России и в том числе следит за работой «Росатома», ведь именно эта компания отвечает за строительство в Финляндии АЭС «Ханхикиви».
Заключение
Солженицына Наталья Дмитриевна после смерти мужа через его литературные произведения и фонд открывает правду народу, а также помогает всем тем, кто пережил страшные времена лихолетий и кто нуждается в помощи и поддержке.
1 ноября 2015 года Наталья Дмитриевна Солженицына, в интервью передаче «Вести в субботу» расказала о «падении души и закалённых людях»Беззастенчиво и бездоказательно облив грязью Петра Войкова , собеседники плавно перешли с помоями к истории СССР. Вот некоторые выдержки:
Корр.:
- Наталья Дмитриевна, ну, в каждой семье, и это не превеличение, есть либо раскулаченные, либо посаженные, либо расстрелянные. Как только возникает новость, ну например, про открытие музея ГУЛАГАа, начинается «ну какой ГУЛАГ», «да не было ничего», «да это преувеличение». Откуда это, почему мы не готовы посмотреть правде в глаза?
(В формулировке вопроса сразу же манипуляция - во-первых, первый тезис объявляется однозначно правдой, а во-вторых, чтобы сгладить нелогичность перехода ко второму, выдвигается третий - "мы просто не готовы смотреть правде в глаза.")
Н.Д.С.:
- ну, правде в глаза, особенно суровой правде в глаза смотреть больно. И, вообще, не комфортно, гораздо лучше жить, отталкивая от себя правду. … и т.д.
Задай простому человеку такой вопрос - он, сделав логическое заключение, ответит, что это просто неправда. Тогда всё сойдётся. Но у г-жи же Солженицыной другая ситуация - ей, если «посмотреть в глаза правде», придётся признать, что озабоченность (быть может, искренняя) корреспондента вызвана мифом, сотворённым её же собственным мужем, А. Солженициным. Который сказал однажды, что надо жить не по лжи.
И статистика которого строилась приблизительно таким образом:
«…был поток 29-30-го годов, с добрую Обь, протолкнувший в тундру и тайгу миллионов пятнадцать мужиков (а как-то и не поболе)».
«..а как-то и не поболе….»
Интересный стиль.
Солженицын, имея «…Вдаль
устремленный
взгляд
очей, и бремя дум его отягощает»,
быть может даже за чашкой чая, выдаёт: «да-а, а как-то и не поболе». E2-E4. Никто не спорит, человек думкой богатеет, но это не работа над историческим материалом, это не есть историческое исследование.
Хотя в данном интервью Н. Солженицина и согласилась с цифрой трёх с половиной миллионов репрессированных, но это уже ничего не меняет - выплюнутые в мир её супругом досужие домыслы уже зажили своей жизнью - в публикациях как зарубежных авторов, так и советских, и тем более современных российских, весьма далекая от истины «статистика» писателя Солженицына воспринимается как совершенно достоверная информация
. Её навязывают в школах детям.
Подумаем и мы.
В начале 1989 г
., в самый разгар Перестройки, по решению Президиума АН СССР была создана Комиссия Отделения истории АН СССР СССР во главе с членом-корреспондентом АН СССР Ю.А. Поляковым по определению потерь населения.
Было обнаружено следующее.
В начале 1954 г. в МВД СССР была составлена справка, составленная по указанию алчущего первой десталинизации Н.С. Хрущева и датированная I февраля 1954 г.
, о числе осужденных за контрреволюционные преступлении, т.е. по 58-й статье Уголовного Кодекса РСФСР и по соответствующим статьим УК других союзных республик, за период 192I-1953 гг. (документ подписали три человека - Генеральный прокурор СССР Р.А. Руденко, министр внутренних дел СССР С.Н. Круглов и министр юстиции СССР К.П. Горшенин)» Это была справка на пяти машинописных страницах, составленная по указанию Н.С. Хрущева и датированная I февраля 1954 г.»
|
В конце 1953 г. в МВД СССР была подготовлена еще одна справка. В ней на основе статистической отчетности 1-го спецотдела МВД СССР называлось число осужденных за контрреволюционные и другие особо опасные государственные преступления за период с 1 января 1921 г. по 1 июля 1953 г. - 4 060 306 человек (5 января 1954 г. на имя Г.М. Маленкова и Н.С. Хрущева было послано письмо № 26/К за подписью С.Н. Круглова с содержанием этой информации) .
Эта цифра слагалась из 3 777 380 осужденных за контрреволюционные преступления и 282 926 — за другие особо опасные государственные преступления. Последние были осуждены не по 58-й, а по другим приравненным к ней статьям; прежде всего, по пп. 2 и 3 ст. 59 (особо опасный бандитизм) и ст. 193 24 (военный шпионаж). К примеру, часть басмачей была осуждена не по 58-й, а по 59-й статье.
| Число осужденных за контрреволюционные и другие особо опасные государственные преступления в 1921-1953 гг . | |||||
| ГОДЫ | Всего осуждено
(чел) |
Высшая
мера |
Лагеря,
колонии и тюрьмы |
Ссылка
и высылка |
Прочие
меры |
| 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 |
| 1921 | 35829 | 9701 | 21724 | 1817 | 2587 |
| 1922 | 6003 | 1962 | 2656 | 166 | 1219 |
| 1923 | 4794 | 414 | 2336 | 2044 | - |
| 1924 | 12425 | 2550 | 4151 | 5724 | - |
| 1925 | 15995 | 2433 | 6851 | 6274 | 437 |
| 1926 | 17804 | 990 | 7547 | 8571 | 696 |
| 1927 | 26036 | 2363 | 12267 | 11235 | 171 |
| 1928 | 33757 | 869 | 16211 | 15640 | 1037 |
| 1929 | 56220 | 2109 | 25853 | 24517 | 3742 |
| 1930 | 208068 | 20201 | 114443 | 58816 | 14609 |
| 1931 | 180696 | 10651 | 105863 | 63269 | 1093 |
| 1932 | 141919 | 2728 | 73946 | 36017 | 29228 |
| 1933 | 239664 | 2154 | 138903 | 54262 | 44345 |
| 1934 | 78999 | 2056 | 59451 | 5994 | 11498 |
| 1935 | 267076 | 1229 | 185846 | 33601 | 46400 |
| 1936 | 274670 | 1118 | 219418 | 23719 | 3015 |
| 1937 | 790665 | 353074 | 429311 | 1366 | 6914 |
| 1938 | 554258 | 328618 | 205509 | 16842 | 3289 |
| 1939 | 63889 | 2552 | 54666 | 3783 | 2888 |
| 1940 | 71806 | 1649 | 65727 | 2142 | 2288 |
| 1941 | 75411 | 8011 | 65000 | 1200 | 1210 |
| 1942 | 124406 | 23278 | 88809 | 1070 | 5249 |
| 1943 | 78441 | 3579 | 68887 | 7070 | 5249 |
| 1944 | 78441 | 3579 | 68887 | 4787 | 1188 |
| 1945 | 75109 | 3029 | 70610 | 649 | 821 |
| 1946 | 123248 | 4252 | 116681 | 1647 | 668 |
| 1947 | 123294 | 2896 | 117943 | 1498 | 957 |
| 1948 | 78810 | 1105 | 76581 | 666 | 458 |
| 1949 | 73269 | - | 72552 | 419 | 298 |
| 1950 | 75125 | - | 64509 | 10316 | 300 |
| 1951 | 60641 | 475 | 54466 | 5225 | 475 |
| 1952 | 28800 | 1612 | 25824 | 773 | 951 |
| 1953 (первое полугодие) | 8403 | 198 | 7894 | 38 | 273 |
| Итого | 4060306 | 799455 | 2634397 | 413512 | 215942 |
Следует иметь в виду, что понятия «арестованные» и «осужденные» не являются тождественными. В общую численность осужденных не входят те арестованные, которые в ходе предварительного следствия, т.е. осуждения, умерли, бежали или были освобождены. Сюда же не входят арестованные, которые тем или иным судебным или внесудебным органом признавались невиновными (имеется в виду, что дело дошло до осуждения, но приговор был оправдательным).
Давайте заучим эти цифры. На один факт найдётся множество мифов. Давайте следовать не мифам, а фактам. А интерпретировать их будем потом.
Использованы материалы.«Вести субботы» от 01.11.15.
Виктор Земсков . Политические репрессии в СССР 1917-1990 гг.
Игорь Пыхалов «За что сажали при Сталине»
Поиск
Мы можем оповещать вас о новых статьях,