Впереди меня стоял мальчик, лет девяти, может быть. Он был затянут каким-то платком, потом одеялом ватным был затянут, мальчик стоял промерзший. Холодно. Часть народа ушла, часть сменили другие, а мальчик не уходил. Я спрашиваю этого мальчишку: „А ты чего же не пойдешь погреться?“ А он: „Все равно дома холодно“. Я говорю: „Что же ты, один живешь?“ — „Да нет, с мамкой“. — „Так что же, мамка не может пойти?“ — „Да нет, не может. Она мертвая“. Я говорю: „Как мертвая?!“ — „Мамка умерла, жалко ведь ее. Теперь-то я догадался. Я ее теперь только на день кладу в постель, а ночью ставлю к печке. Она все равно мертвая. А то холодно от нее “ .
"Блокадная книга" Алесь Адамович, Даниил Гранин

"Блокадная книга" Алеся Адамовича и Даниила Гранина. Я купил ее когда-то в лучшем питерском букинисте на Литейном. Книга не настольная, но всегда на виду. Скромная серая обложка с черными буквами хранит под собой живой, страшный, великий документ, собравший воспоминания очевидцев, переживших блокаду Ленинграда, и самих авторов, ставших участниками тех событий. Читать ее тяжело, но хотелось бы, чтобы это сделал каждый...

Из интервью с Данилом Граниным:
"— Во время блокады мародеров расстреливали на месте, но также, я знаю, без суда и следствия пускали в расход людоедов. Можно ли осуждать этих обезумевших от голода, утративших человеческий облик несчастных, которых язык не поворачивается назвать людьми, и насколько часты были случаи, когда за неимением другой пищи ели себе подобных?
— Голод, я вам скажу, сдерживающих преград лишает: исчезает мораль, уходят нравственные запреты. Голод — это невероятное чувство, не отпускающее ни на миг, но, к удивлению моему и Адамовича, работая над этой книгой, мы поняли: Ленинград не расчеловечился, и это чудо! Да, людоедство имело место...
— ...ели детей?
— Были и вещи похуже.
— Хм, а что может быть хуже? Ну, например?
— Даже не хочу говорить... (Пауза). Представьте, что одного собственного ребенка скармливали другому, а было и то, о чем мы так и не написали. Никто ничего не запрещал, но... Не могли мы...
— Был какой-то удивительный случай выживания в блокаду, потрясший вас до глубины души?
— Да, мать кормила детей своей кровью, надрезая себе вены".

«…В каждой квартире покойники лежали. И мы ничего не боялись. Раньше разве вы пойдете? Ведь неприятно, когда покойники… Вот у нас семья вымерла, так они и лежали. И когда уж убрали в сарай!» (М.Я.Бабич)

«У дистрофиков нет страха. У Академии художеств на спуске к Неве сбрасывали трупы. Я спокойно перелезала через эту гору трупов… Казалось бы, чем слабее, человек, тем ему страшнее, ан нет, страх исчез. Что было бы со мною, если бы это в мирное время, — умерла бы, от ужаса. И сейчас ведь: нет света на лестнице — боюсь. Как только люди поели — страх появился» (Нина Ильинична Лакша).

Павел Филиппович Губчевский, научный сотрудник Эрмитажа:
- Какой вид имели залы?
- Пустые рамы! Это было мудрое распоряжение Орбели: все рамы оставить на месте. Благодаря этому Эрмитаж восстановил свою экспозицию через восемнадцать дней после возвращения картин из эвакуации! А в войну они так и висели, пустые глазницы-рамы, по которым я провел несколько экскурсий.
- По пустым рамам?
- По пустым рамам.

Безвестный Прохожий — пример массового альтруизма блокады.
Он обнажался в крайние дни, в крайних обстоятельствах, но тем доподлинней его природа.
Сколько их было - безвестных прохожих! Они исчезали, вернув человеку жизнь; оттащив от смертельного края, исчезали бесследно, даже облик их не успевал отпечататься в мерклом сознании. Казалось, что им, безвестным прохожим,- у них не было никаких обязательств, ни родственных чувств, они не ждали ни славы, ни оплаты. Сострадание? Но кругом была смерть, и мимо трупов шли равнодушно, удивляясь своей очерствелости.
Большинство говорит про себя: смерть самых близких, дорогих людей не доходила до сердца, срабатывала какая-то защитная система в организме, ничто не воспринималось, не было сил отозваться на горе.

Блокадную квартиру нельзя изобразить ни в одном музее, ни в каком макете или панораме, так же как нельзя изобразить мороз, тоску, голод…
Сами блокадники, вспоминая, отмечают разбитые окна, распиленную на дрова мебель — наиболее резкое, необычное. Но тогда по-настоящему вид квартиры поражал лишь детей и приезжих, пришедших с фронта. Как это было, например, с Владимиром Яковлевичем Александровым:
«— Вы стучите долго-долго — ничего не слышно. И у вас уже полное впечатление, что там все умерли. Потом начинается какое-то шарканье, открывается дверь. В квартире, где температура равна температуре окружающей среды, появляется замотанное бог знает во что существо. Вы вручаете ему пакетик с какими-нибудь сухарями, галетами или чем-нибудь еще. И что поражало? Отсутствие эмоционального всплеска.
— И даже если продукты?
— Даже продукты. Ведь у многих голодающих уже была атрофия аппетита».

Врач больницы:
- Помню, привезли ребят-близнецов… Вот родители прислали им маленькую передачу: три печеньица и три конфетки. Сонечка и Сереженька — так звали этих ребятишек. Мальчик себе и ей дал по печенью, потом печенье поделили пополам.

Остаются крошки, он отдает крошки сестричке. А сестричка бросает ему такую фразу: «Сереженька, мужчинам тяжело переносить войну, эти крошки съешь ты». Им было по три года.
— Три года?!
— Они едва говорили, да, три года, такие крошки! Причем девочку потом забрали, а мальчик остался. Не знаю, выжили они или нет…»

Амплитуда страстей человеческих в блокаду возросла чрезвычайно — от падений самых тягостных до наивысших проявлений сознания, любви, преданности.
«…В числе детей, с которыми я уезжала, был мальчик нашей сотрудницы — Игорь, очаровательный мальчик, красавец. Мать его очень нежно, со страшной любовью опекала. Еще в первой эвакуации говорила: «Мария Васильевна, вы тоже давайте своим деткам козье молоко. Я Игорю беру козье молоко». А мои дети помещались даже в другом бараке, и я им старалась ничего не уделять, ни грамма сверх положенного. А потом этот Игорь потерял карточки. И вот уже в апреле месяце я иду как-то мимо Елисеевского магазина (тут уже стали на солнышко выползать дистрофики) и вижу — сидит мальчик, страшный, отечный скелетик. «Игорь? Что с тобой?» — говорю. «Мария Васильевна, мама меня выгнала. Мама мне сказала, что она мне больше ни куска хлеба не даст». — «Как же так? Не может этого быть!» Он был в тяжелом состоянии. Мы еле взобрались с ним на мой пятый этаж, я его еле втащила. Мои дети к этому времени уже ходили в детский сад и еще держались. Он был так страшен, так жалок! И все время говорил: «Я маму не осуждаю. Она поступает правильно. Это я виноват, это я потерял свою карточку». — «Я тебя, говорю, устрою в школу» (которая должна была открыться). А мой сын шепчет: «Мама, дай ему то, что я принес из детского сада».

Я накормила его и пошла с ним на улицу Чехова. Входим. В комнате страшная грязь. Лежит эта дистрофировавшаяся, всклокоченная женщина. Увидев сына, она сразу закричала: «Игорь, я тебе не дам ни куска хлеба. Уходи вон!» В комнате смрад, грязь, темнота. Я говорю: «Что вы делаете?! Ведь осталось всего каких-нибудь три-четыре дня, — он пойдет в школу, поправится». — «Ничего! Вот вы стоите на ногах, а я не стою. Ничего ему не дам! Я лежу, я голодная…» Вот такое превращение из нежной матери в такого зверя! Но Игорь не ушел. Он остался у нее, а потом я узнала, что он умер.
Через несколько лет я встретила ее. Она была цветущей, уже здоровой. Она увидела меня, бросилась ко мне, закричала: «Что я наделала!» Я ей сказала: «Ну что же теперь говорить об этом!» — «Нет, я больше не могу. Все мысли о нем». Через некоторое время она покончила с собой».

Судьба животных блокадного Ленинграда — это тоже часть трагедии города. Человеческая трагедия. А иначе не объяснишь, почему не один и не два, а едва ли не каждый десятый блокадник помнит, рассказывает о гибели от бомбы слона в зоопарке.

Многие, очень многие помнят блокадный Ленинград через вот это состояние: особенно неуютно, жутко человеку и он ближе к гибели, исчезновению от того, что исчезли коты, собаки, даже птицы!..

Жители блокадного Ленинграда со своими питомцами

«Внизу, под нами, в квартире покойного президента, упорно борются за жизнь четыре женщины — три его дочери и внучка, — фиксирует Г.А.Князев. — До сих пор жив и их кот, которого они вытаскивали спасать в каждую тревогу.
На днях к ним зашел знакомый, студент. Увидел кота и умолял отдать его ему. Пристал прямо: «Отдайте, отдайте». Еле-еле от него отвязались. И глаза у него загорелись. Бедные женщины даже испугались. Теперь обеспокоены тем, что он проберется к ним и украдет их кота.
О любящее женское сердце! Лишила судьба естественного материнства студентку Нехорошеву, и она носится, как с ребенком, с котом, Лосева носится со своей собакой. Вот два экземпляра этих пород на моем радиусе. Все остальные давно съедены!»

В хирургическом отделении Городской детской больницы имени доктора Раухфуса, Новый год 1941/42 г.

А.П.Гришкевич записал 13 марта в своем дневнике:
«В одном из детских домов Куйбышевского района произошел следующий случай. 12 марта весь персонал собрался в комнате мальчиков, чтобы посмотреть драку двух детей. Как затем выяснилось, она была затеяна ими по «принципиальному мальчишескому вопросу». И до этого были «схватки», но только словесные и из-за хлеба».
Завдомом тов. Васильева говорит: «Это самый отрадный факт в течение последних шести месяцев. Сначала дети лежали, затем стали спорить, после встали с кроватей, а сейчас — невиданное дело — дерутся. Раньше бы меня за подобный случай сняли с работы, сейчас же мы, воспитатели, стояли, глядя на драку, и радовались. Ожил, значит, наш маленький народ».

К 70-летию полного снятия блокады Ленинграда.

Из воспоминаний академика Д.С. Лихачева
"Эту ледовую дорогу называли дорогой смерти (а вовсе не «дорогой жизни», как сусально назвали ее наши писатели впоследствии).
Машины часто проваливались в полыньи (ведь ехали ночью). Рассказывали, что одна мать сошла с ума: она ехала во второй машине, а в первой ехали ее дети, и эта первая машина на ее глазах провалилась под лед. Ее машина быстро объехала полынью, где дети корчились под водой, и помчалась дальше, не останавливаясь. Сколько людей умерло от истощения, было убито, провалилось под лед, замерзло или пропало без вести на этой дороге! Один Бог ведает! У А. Н. Лозановой (фольклористки) погиб на этой дороге муж. Она везла его на детских саночках, так как он уже не мог ходить. По ту сторону Ладоги она оставила его на саночках вместе с чемоданами и пошла получать хлеб. Когда она вернулась с хлебом, ни саней, ни мужа, ни чемоданов не было. Людей грабили, отнимали чемоданы у истощенных, а самих их спускали под лед. Грабежей было очень много. На каждом шагу подлость и благородство, самопожертвование и крайний эгоизм, воровство и честность.
*
Самое страшное было постепенное увольнение сотрудников. По приказу Президиума по подсказке нашего директора — П. И. Лебедева-Полянского, жившего в Москве и совсем не представлявшего, что делается в Ленинграде, происходило «сокращение штатов». Каждую неделю вывешивались приказы об увольнении. Увольнение было страшно, оно было равносильно смертному приговору: увольняемый лишался карточек, поступить на работу было нельзя.
На уволенных карточек не давали. Вымерли все этнографы. Сильно пострадали библиотекари, умерло много математиков — молодых и талантливых. Но зоологи сохранились: многие умели охотиться.
*
Директор Пушкинского Дома не спускался вниз. Его семья эвакуировалась, он переехал жить в Институт и то и дело требовал к себе в кабинет то тарелку супа, то порцию каши. В конце концов он захворал желудком, расспрашивал у меня о признаках язвы и попросил вызвать доктора. Доктор пришел из университетской поликлиники, вошел в комнату, где он лежал с раздутым животом, потянул носом отвратительный воздух в комнате и поморщился; уходя, доктор возмущался и бранился: голодающий врач был вызван к пережравшемуся директору!
*
Зимой, мыши вымерли с голоду. В мороз, утром в тишине, когда мы уже по большей части лежали в своих постелях, мы слышали, как умиравшая мышь конвульсивно скакала где-то у окна и потом подыхала: ни одной крошки не могла она найти в нашей комнате.
*
В этой столовой кормили по специальным карточкам. Многие сотрудники карточек не получали и приходили... лизать тарелки.
*
А между тем из Ленинграда ускоренно вывозилось продовольствие и не делалось никаких попыток его рассредоточить, как это сделали англичане в Лондоне. Немцы готовились к блокаде города, а мы — к его сдаче немцам. Эвакуация продовольствия из Ленинграда прекратилась только тогда, когда немцы перерезали все железные дороги; это было в конце августа.
Ленинград готовили к сдаче и по-другому: жгли архивы. По улицам летал пепел.
*
Город между тем наполнялся людьми: в него бежали жители пригородов, бежали крестьяне. Ленинград был окружен кольцом из крестьянских телег. Их не пускали в Ленинград. Крестьяне стояли таборами со скотом, плачущими детьми, начинавшими мерзнуть в холодные ночи. Первое время к ним ездили из Ленинграда за молоком и мясом: скот резали. К концу 1941 г. все эти крестьянские обозы вымерзли. Вымерзли и те беженцы, которых рассовали по школам и другим общественным зданиям. Помню одно такое переполненное людьми здание на Лиговке. Наверное, сейчас никто из работающих в нем не знает, сколько людей погибло здесь. Наконец, в первую очередь вымирали и те, которые подвергались «внутренней эвакуации» из южных районов города: они тоже были без вещей, без запасов.
Голодали те, кто не мог получать карточек: бежавшие из пригородов и других городов. Они-то и умирали первыми, они жили вповалку на полу вокзалов и школ. Итак, один с двумя карточками, другие без карточек. Этих беженцев без карточек было неисчислимое количество, но и людей с несколькими карточками было немало.
*
Были, действительно, отданы приказы об эвакуации детей. Набирали женщин, которые должны были сопровождать детей. Так как выезд из города по личной инициативе был запрещен, то к детским эшелонам пристраивались все, кто хотел бежать...
Gозднее мы узнали, что множество детей было отправлено под Новгород — навстречу немцам. Рассказывали, как в Любани сопровождавшие «дамы», похватав своих собственных детей, бежали, покинув детей чужих. Дети бродили голодные, плакали. Маленькие дети не могли назвать своих фамилий, когда их кое-как собрали, и навеки потеряли родителей.
*
Некоторые голодающие буквально приползали к столовой, других втаскивали по лестнице на второй этаж, где помещалась столовая, так как они сами подняться уже не могли. Третьи не могли закрыть рта, и из открытого рта у них сбегала слюна на одежду.
*
В регистратуре лежало на полу несколько человек, подобранных на улице. Им ставили на руки и на ноги грелки. А между тем их попросту надо было накормить, но накормить было нечем. Я спросил: что же с ними будет дальше? Мне ответили: «Они умрут». — «Но разве нельзя отвезти их в больницу?» — «Не на чем, да и кормить их там все равно нечем. Кормить же их нужно много, так как у них сильная степень истощения». Санитарки стаскивали трупы умерших в подвал. Помню — один был еще совсем молодой. Лицо у него был черное: лица голодающих сильно темнели. Санитарка мне объяснила, что стаскивать трупы вниз надо, пока они еще теплые.
Когда труп похолодеет, выползают вши.
*
Уже в июле началась запись в добровольцы. /…/. А Л. А. Плоткин, записывавший всех, добился своего освобождения по состоянию здоровья и зимой бежал из Ленинграда на самолете, зачислив за несколько часов до своего выезда в штат Института свою «хорошую знакомую» — преподавательницу английского языка и устроив ее также в свой самолет по броне Института.
Нас, «белобилетчиков», зачислили в институтские отряды самообороны, раздали нам охотничьи двустволки и заставили обучаться строю перед Историческим факультетом.
Вскоре и обучение прекратилось: люди уставали, не приходили на занятия и начинали умирать «необученными».
*
Помню, как к нам пришли два спекулянта. Я лежал, дети тоже. В комнате было темно. Она освещалась электрическими батарейками с лампочками от карманного фонаря. Два молодых человека вошли и быстрой скороговоркой стали спрашивать: «Баккара, готовальни, фотоаппараты есть?» Спрашивали и еще что-то. В конце концов что-то у нас купили. Это было уже в феврале или марте. Они были страшны, как могильные черви. Мы еще шевелились в нашем темном склепе, а они уже приготовились нас жрать.

*
Развилось и своеобразное блокадное воровство. Мальчишки, особенно страдавшие от голода (подросткам нужно больше пищи), бросались на хлеб и сразу начинали его есть. Они не пытались убежать: только бы съесть побольше, пока не отняли. Они заранее поднимали воротники, ожидая побоев, ложились на хлеб и ели, ели, ели. А на лестницах домов ожидали другие воры и у ослабевших отнимали продукты, карточки, паспорта. Особенно трудно было пожилым. Те, у которых были отняты карточки, не могли их восстановить. Достаточно было таким ослабевшим не поесть день или два, как они не могли ходить, а когда переставали действовать ноги — наступал конец. Обычно семьи умирали не сразу. Пока в семье был хоть один, кто мог ходить и выкупать хлеб, остальные, лежавшие, были еще живы. Но достаточно было этому последнему перестать ходить или свалиться где-нибудь на улице, на лестнице (особенно тяжело было тем, кто жил на высоких этажах), как наступал конец всей семье.
По улицам лежали трупы. Их никто не подбирал. Кто были умершие? Может быть, у той женщины еще жив ребенок, который ее ждет в пустой холодной и темной квартире? Было очень много женщин, которые кормили своих детей, отнимая у себя необходимый им кусок. Матери эти умирали первыми, а ребнок оставался один. Так умерла наша сослуживица по издательству — О. Г. Давидович. Она все отдавала ребенку. Ее нашли мертвой в своей комнате. Она лежала на постели. Ребенок был с ней под одеялом, теребил мать за нос, пытаясь ее «разбудить». А через несколько дней в комнату Давидович пришли ее «богатые» родственники, чтобы взять... но не ребенка, а несколько оставшихся от нее колец и брошек. Ребенок умер позже в детском саду.
*
У валявшихся на улицах трупов обрезали мягкие части. Началось людоедство! Сперва трупы раздевали, потом обрезали до костей, мяса на них почти не было, обрезанные и голые трупы были страшны.
*
Так съели одну из служащих Издательства АН СССР — Вавилову. Она пошла за мясом (ей сказали адрес, где можно было выменять вещи на мясо) и не вернулась. Погибла где-то около Сытного рынка. Она сравнительно хорошо выглядела. Мы боялись выводить детей на улицу даже днем.
*
Несмотря на отсутствие света, воды, радио, газет, государственная власть «наблюдала». Был арестован Г. А. Гуковский. Под арестом его заставили что-то подписать1, а потом посадили Б. И. Коплана, А. И. Никифорова. Арестовали и В. М. Жирмунского. Жирмунского и Гуковского вскоре выпустили, и они вылетели на самолете. А Коплан умер в тюрьме от голода. Дома умерла его жена — дочь А. А. Шахматова. А. И. Никифорова выпустили, но он был так истощен, что умер вскоре дома (а был он богатырь, русский молодец кровь с молоком, купался всегда зимой в проруби против Биржи на Стрелке).

Мне неоднократно приходилось говорить: под следствием людей заставляли подписывать и то, что они не говорили, не писали, не утверждали или то, что они считали совершенными пустяками. В то время, когда власти готовили Ленин-град к сдаче, простой разговор двух людей о том, что им придется делать, как скрываться, если Ленинград займут немцы, считался чуть ли не изменой родине.
*
Наш заместитель директора по хозяйственной части Канайлов (фамилия-то какая!) выгонял всех, кто пытался пристроиться и умереть в Пушкинском Доме: чтобы не надо было выносить труп. У нас умирали некоторые рабочие, дворники и уборщицы, которых перевели на казарменное положение, оторвали от семьи, а теперь, когда многие не могли дойти до дому, их вышвыривали умирать на тридцатиградусный мороз. Канайлов бдительно следил за всеми, кто ослабевал. Ни один человек не умер в Пушкинском Доме.
Одна из уборщиц была еще довольно сильна, и она отнимала карточки у умирающих для себя и Канайлова. Я был в кабинете у Канайлова. Входит умирающий рабочий (Канайлов и уборщица думали, что он не сможет уже подняться с постели), вид у него был страшный (изо рта бежала слюна, глаза вылезли, вылезли и зубы). Он появился в дверях кабинета Канайлова как привидение, как полуразложившийся труп и глухо говорил только одно слово: «Карточки, карточки!» Канайлов не сразу разобрал, что тот говорит, но когда понял, что он просит отдать ему карточки, страшно рассвирепел, ругал его и толкнул. Тот упал. Что произошло дальше, не помню. Должно быть, и его вытолкали на улицу.
Теперь Канайлов работает в Саратове, кажется, член Горсовета, вообще — «занимает должность».
*
Женщина (Зина ее знала) забирала к себе в комнату детей умерших путиловских рабочих (я писал уже, что дети часто умирали позднее родителей, так как родители отдавали им свой хлеб), получала на них карточки, но... не кормила. Детей она запирала. Обессиленные дети не могли встать с постелей; они лежали тихо и тихо умирали. Трупы их оставались тут же до начала следующего месяца, пока можно было на них получать еще карточки. Весной эта женщина уехала в Архангельск. Это была тоже форма людоедства, но людоедства самого страшного.
*
власть в городе приободрилась: вместо старых истощенных милиционеров по дороге смерти прислали новых — здоровых. Говорили — из Вологодской области.
*
Я думаю, что подлинная жизнь — это голод, все остальное мираж. В голод люди показали себя, обнажились, освободились от всяческой мишуры: одни оказались замечательные, беспримерные герои, другие — злодеи, мерзавцы, убийцы, людоеды. Середины не было.

Модзалевские уехали из Ленинграда, бросив умиравшую дочурку в больнице. Этим они спасли жизнь других своих детей. Эйхенбаумы кормили одну из дочек, так как иначе умерли бы обе. Салтыковы весной, уезжая из Ленинграда, оставили на перроне Финляндского вокзала свою мать привязанной к саночкам, так как ее не пропустил саннадзор. Оставляли умирающих: матерей, отцов, жен, детей; переставали кормить тех, кого «бесполезно» было кормить; выбирали, кого из детей спасти; покидали в стационарах, в больницах, на перроне, в промерзших квартирах, чтобы спастись самим; обирали умерших — искали у них золотые вещи; выдирали золотые зубы; отрезали пальцы, чтобы снять обручальные кольца у умерших — мужа или жены; раздевали трупы на улице, чтобы забрать у них теплые вещи для живых; отрезали остатки иссохшей кожи на трупах, чтобы сварить из нее суп для детей; готовы были отрезать мясо у себя для детей; покидаемые — оставались безмолвно, писали дневники и записки, чтобы после хоть кто-нибудь узнал о том, как умирали миллионы. Разве страшны были вновь начинавшиеся обстрелы и налеты немецкой авиации? Кого они могли напугать? Сытых ведь не было. Только умирающий от голода живет настоящей жизнью, может совершить величайшую подлость и величайшее самопожертвование, не боясь смерти. И мозг умирает последним: тогда, когда умерла совесть, страх, способность двигаться, чувствовать у одних и когда умер эгоизм, чувство самосохранения, трусость, боль — у других.
Правда о ленинградской блокаде никогда не будет напечатана."

«Люди стали другими…»

Седьмого сентября, исполниться ровно 70 лет с начала одной из самых страшных страниц Великой Отечественной Войны. Казалось бы, за последние два десятилетия вся скрытая в советский период информация о блокаде Ленинграда , представлена. Однако каждый год рассекречиваются хранящиеся в архивах документы о ситуации в те страшные годы в городе на Неве. Обнаруживаются дневники, которые вели умиравшие от голода ленинградцы. Из них можно узнать, о чём говорили жители в первые дни войны и блокады, как оценивали обстановку и действия власти, чем занимались и как умирали.

Бумаги, несколько десятилетий скрытые под грифом «совершенно секретно», открывают шокирующую правду.

Эвакуация жителей и предприятий из Ленинграда началась 29 июня 1941 года. Из города выехали многие заводы, НИИ, проектные и исследовательские организации, театры.

Утром 28 августа мимо станции Мга промчались два последних эшелона с эвакуированными ленинградцами. Станцию захватили гитлеровцы, и железнодорожное сообщение города со страной прервалось. В этот же день войска фашистов прорвались в пригороды Ленинграда, немецкие мотоциклисты остановили трамвай, следовавший по маршруту № 28: Стрельна — улица Стремянная.

В городе сидели на узлах и чемоданах 216378 человек, зарегистрированных и учтённых к эвакуации. Когда блокадное кольцо замкнулось, там остались более 2 миллионов человек.

Елена Скрябина проживала в Ленинграде с мужем и двумя сыновьями. Они пережили страшную блокадную зиму 1941 — 1942 годов, после чего Елену с детьми эвакуировали в Пятигорск, который вскоре заняли гитлеровцы. Елене пришлось трудиться в рабочих лагерях в Польше и Германии. После окончания войны она, желая спасти себя и детей от репрессий, не вернулась домой. В 1950-е годы Елена Скрябина эмигрировала из Германии в США, где стала профессором одного из университетов и преподавала русскую литературу.

Из дневника Елены Скрябиной, который она вела в Ленинграде во время блокады: «Пятница, 5 сентября 1941 г.

Вернулись в доисторическую эру: жизнь свелась к одному — к поискам пищи. Подсчитала свои продовольственные ресурсы. Выходит, что моих запасов еле-еле хватит на месяц. Может быть, позднее положение изменится. А на какую перемену надеюсь — сама не знаю. Теперь вплотную подходим к самому страшному голоду. Завтра собираемся с Любочкой Тарновской поехать за город менять папиросы и водку, полученные нами в ларьке на улице, напротив дома.

Утром сидела с Юриком (младший сын Елены Скрябиной, которому было пять лет. «СП») на бульваре. К нам подсел бывший мой однокурсник Милорадович. Без предисловий завёл разговор о том, как он счастлив, что немцы уже стоят под городом, что их — несметная сила, что город будет сдан не сегодня — завтра. Хвалил меня, что я не уехала. «А это на всякий случай, — показывает мне маленький револьвер, — если ожидания меня обманут».

Я не знала, как реагировать на его слова. Мы привыкли не доверять людям. А таких, вроде него, теперь много. С нетерпением ждут немцев, как спасителей.

Пишу через полчаса после нового налёта. Не знаю, сколько времени всё продолжалось, но через несколько минут после отбоя узнали, что пострадал огромный госпиталь в нескольких кварталах от нас. Его только вчера открыли, а сегодня перевезли туда раненых. Говорят, что бомбардировщики пикировали именно на это здание. Оно моментально запылало. Большинство раненых погибли, их не успели спасти.

А нам всё время говорили, что Ленинград недоступен, что налётов не будет. Вот и недоступен! Противовоздушная оборона оказалась мыльным пузырём. Гарантия безопасности — пустая фраза.

Дневная норма хлеба снижена до 250 граммов. Так как кроме хлеба почти ничего нет, то это снижение весьма ощутительно. Я ещё пытаюсь добывать картошку и овощи по окрестным сёлам взамен на вещи. До чего мучительны эти обмены! Вчера ходила целый день. У меня были папиросы, сапоги мужа и дамские чулки. Чувствуешь себя жалкой попрошайкой. Всюду надо уговаривать, буквально умолять. Крестьяне уже завалены прекрасными вещами. Они и разговаривать не хотят. За короткий срок вернулся страшный 1918 год. Тогда горожане, как нищие, выпрашивали в деревнях картофель и муку в обмен на ковры, меха, кольца, серьги и прочие ценные вещи. Измученная до последней степени, я, наконец, обменяла весь свой товар на пуд картошки и два литра молока. Не знаю, как долго я смогу заниматься подобной добычей.

Буквально на глазах люди звереют. Кто бы подумал, что Ирина Левицкая, ещё недавно такая спокойная, красивая женщина, способна бить своего мужа, которого всегда обожала? И за что? За то, что он всё время хочет есть, никогда не может насытиться…

…почти все люди стали другими в результате голода, блокады, безвыходного положения.

… на рынок не хожу: менять абсолютно нечего. То, что я могу предложить, не интересует покупателей. А рынки завалены прекрасными вещами: материи высокого качества, отрезы на костюмы и пальто, дорогие платья, меха. Только за подобные вещи можно получить хлеб и постное масло. Уже не по слухам, а по достоверным источникам, то есть по сведениям из районов милиции, известно, что на рынке появилось много колбасы, холодца и тому подобного, изготовленного из человеческого мяса. Рассудок допускает даже эту страшную возможность: люди дошли до предела и способны на всё.

Муж меня предупредил, чтобы я не пускала Юрочку на прогулки далеко от дома даже и с няней. Первыми начали исчезать дети".

«Воевать с немцами мы больше не будем…»

В ноябре 1941 года были отмечены первые случаи потери жителями сознания от голода на улицах, в магазинах и на рабочих местах, а затем — случаи смерти от истощения. В этом месяце в Ленинграде начался настоящий голод.

После наступления зимы в городе практически закончились запасы топлива. Прекратилось централизованное отопление домов, были отключены водопровод и канализация.

Из-за недостатка электроэнергии и разрушений контактных сетей прекратилось движение трамваев и троллейбусов.

В период блокады за настроениями ленинградцев следило УНКВД. Проверялись письма, а многочисленные информаторы докладывали об «антисоветских» разговорах и «отрицательных явлениях».

В одном из донесений рассказывалось, что на обращение Сталина к народу в ноябре 1941 года, некоторые ленинградцы отреагировали так: «За 24 года довели страну до краха и гибели, а теперь заявляют: „Бейтесь до конца — победа будет за нами“. Но у нас почти нет самолётов и танков, а у них много. Где логика? Это безумие. Отдали Украину, Белоруссию — лучшие центральные и южные районы — и сказали: „Враг истощён, мы победим“. „Никаких реальных перспектив для разгрома Германии Сталин не открыл. Англия и Америка помогают нам только на словах, они ненавидят СССР“. „Передали перед войной Германии передовые военные технологии в самолётостроении, а сами к войне не подготовились“. „Правительство СССР не готово своими силами решить задачу прорыва блокады. Нам поможет только второй фронт“».

В документах УНКВД сказано, что в ноябре 1941 года увеличилось количество распространявшихся по городу «антисоветских листовок». Много листовок неизвестные лица разбросали ранним утром, под покровом темноты, на территории Московского вокзала. Поиски распространителей оказались безуспешными.

УНКВД отмечало, что эти листовки, в отличие от листовок, которые сбрасывал противник, вызвали у населения доверие, поскольку в них содержались призывы, соответствовавшие ситуации.

Задерживались анонимные письма, адресованные Сталину, Молотову и Жданову. В одном из них было сказано: «Мы, русские женщины, ставим Вас в известность тов. Молотов, что воевать с немцами мы больше не будем. Отзовём своих мужей, сыновей, братьев с фронта, сдадим все русские города немцам без боя, без сопротивления, ибо дальнейшее сопротивление — бесполезное кровопролитие. Мы не верим больше вашим законам».

В том же месяце в документах приводятся зафиксированные агентурой высказывания ленинградцев: «Я не задумаюсь пожертвовать своей жизнью, если это принесёт пользу. Необходимо создать организацию, объединить вокруг крупной фигуры всех недовольных». «Нужно организовать сначала группу в сотню человек и начать действовать. Надо написать листовки с призывом к народу. Красная армия будет с нами». «Наши верхи будут делать с нами всё, что захотят, потому, что мы не умеем выступать организованно, целым заводом или фабрикой, а выражаем недовольство поодиночке или маленькими кучками».

А эти высказывания жителей города зафиксированы в декабре: «Рабочие ждут момента для выступления против советской власти». «Если советская власть слаба, то пусть город сдаст. При царе пирогов не хотели, а теперь мрут, как мухи». «Народ задавили налогами, займами, высокими ценами. Красноармейцы не хотят защищать власть коммунистов». «Город должен капитулировать, поскольку попытки прорыва блокады ни к чему не привели». «Немцы — культурная нация, они позаботятся о завоёванном городе».

Научные работники говорили: «Война приведёт к смене политического строя, в России будет действовать демократическое начало». «Идеология коммунизма бесперспективна. Англия и США помогут в установлении демократической формы правления». «Народ зажат, слова не дадут вымолвить». «Только бездушным отношением к научным работникам можно объяснить, что дворникам выдают норму хлеба больше, чем учёным. У нас единственная надежда на то, что война внесёт изменения к лучшему».

В этом же месяце в руки работников УНКВД попала листовка, в которой говорилось: «Долой войну, долой этот строй, который уничтожает нашу жизнь. К 25 декабря надо восстать. На Кировском заводе уже бастовали, но рановато. До 23-го надо сговориться по цехам, а 24-го связаться цеху с цехом. 25-го утром к работе не приступать, но только всем организованно — одиночек расстреляют».

«В сводках и газетах одно враньё»

Зима 1941—1942 годов выдалась значительно холоднее, чем в прошлые годы.

Квартиры ленинградцы отапливали мини-печками. В них жгли всё, что могло гореть, в том числе мебель и книги.

Семьи в большинстве случаев вымирали не сразу, а по одному человеку. Те, кто могли ходить, приносили продукты, приобретённые по карточкам. В ту страшную зиму выпало много снега, который не убирали. Измождённые голодом люди передвигались по улицам с огромным трудом.

В феврале 1942 года были зафиксированы такие разговоры: «Нужно собраться и идти к Смольному, требовать хлеба и мира». «Надо организовать забастовку». «Нужно громить магазины». «Советской власти после окончания войны не будет. Назначат президента по указанию Англии и Америки». «В Германии не голодают. Служащие там обеспечены лучше, чем рабочие. Правды у нас нет. В сводках и газетах одно враньё». «Если немцы придут, то всех не перевешают, повесят тех, кого надо».

«Энкавэдэшники» рьяно боролись с «антисоветчиками». В некоторые дни января 1942 года арестовывались по 20 человек. Но многие ленинградцы, едва живые от голода и холода, продолжали критиковать власть.

Высказывания жителей Ленинграда, отражённые в документах УНКВД в январе и феврале 1942 года: «Ни в одной стране не доводили свой народ до такого голода». «Люди умирают голодной смертью, но не восстают против правителей». «Дело дойдёт до того, что народ потребует сдать город немцам». «У рабочих отняли всё. Мы не имеем ни хлеба, ни воды, ни тепла, ни света. Дикари имели пищу, огонь и воду, а мы и этого не имеем». «Ленинград брошен нашими руководителями на произвол судьбы. Они, очевидно, жертвуют им, чтобы уцелела советская власть».

В сводках УНКВД много упоминаний о том, что ленинградцы говорили о необходимости заключения сепаратного мира с Германией. Они не верили в скорую победу и сомневались в необходимости сопротивления. На Германию работает вся Европа, а СССР никто помогать не желает.

Многие жители считали, что нужно передать Ленинград «нейтральной стране» и тогда закончатся «бессмысленные» мучения.

— Нам невозможно представить, что пережили ленинградцы в блокадные годы. Несмотря на голод, холод и проживание без элементарных удобств, люди из последних сил выполняли возложенную на них работу, — говорит петербургский историк Алла Разночинова . — Угнетающе действовали на ленинградцев сообщения Совинформбюро о падении Севастополя и Новороссийска, других неудачах Красной армии. У людей крепло убеждение, что Красная армия не снимет блокаду. Они были измучены до крайности. Блокадное кольцо было прорвано 18 января 1943 года, однако до полного снятия блокады — 27 января 1944 года ленинградцам пришлось ждать ещё целый год. Блокада города длилась 872 дня.

Согласно официальной статистике, в январе и феврале 1942 года в городе умирали ежемесячно приблизительно 130 000 человек, в марте умерло 100 000 человек, в мае − 50 000 человек, в июле − 25 000 человек, в сентябре − 7000 человек. Снижение смертности произошло из-за того, что самые слабые — старики, дети и больные люди — уже умерли. По данным последних исследований, за первый, самый тяжёлый год блокады, погибли приблизительно 780 000 ленинградцев.

Агенство Русской Информации позиционирует себя прежде всего как просветительский ресурс. И в этом свете редакционные материалы, действительно, дают очень ценную информацию, которая заставляет человека выйти из зашоренных рамок угнетенного пропагандой Первого канала сознания. Но, наблюдая в последнее время творчество блоггеров данного ресурса, я не сказал бы, что их деятельность очень сильно отличается от деятельности всей этой специализирующейся на промывании мозгов публики с центральных телеканалов России.

Трендом прошедшей недели, была, конечно, блокада. Естественно, я не надеялся почерпнуть что-либо ценное из ритуальных заклинаний телеэфира по этому поводу, но с сожалением убедился, что некоторые публикации блоггеров АРИ также далеки от объективности, как и выпуски Вечерних новостей.

Конечно, сначала меня «порадовал» фон Халка, где он перепечатал весьма эмоциональную статью Вадима Фомченко, с общим выводом – Совдепия устроила саботаж, загнала миллионы людей в Ленинград и уморила там всех голодом. Специально, чтобы искоренить свободолюбивых ленинградцев. Конечно же, половина выживших, а может быть и все, выжили только благодаря трупоедению, в то время как партийные боссы жрали шоколад и запивали его коньяком.

Не уверен, что Фомченко во всем объективен. Вот, например, цитата из его сочинения на Проза.ру:

"Это было примерно так: после предварительного обмена парламентёрами в Смольный прибыл немецкий офицер с полевой радиостанцией и оставался там на длительное время. По некоторым утверждениям до конца блокады. Щли интенсивные переговоры о сдаче города. Жданов предлагал сдачу города со всем населением при условии беспрепятственного вывода войск со всем вооружением. Немцы предлагали снятие блокады и отвод своих войск примерно к границам Эстонии при условии уничтожения подводного флота, входящего в состав Балтфлота. Вспомните незабвенного Штирлица и благородное негодование советских людей тем, что союзники вообще ведут какие-то сепаратные переговоры с врагом. Ну так мы далеко превосходили американцев в этом отношении. Возможно какой-нибудь придурок спросит: Где ссылки и доказательства? Сообщаю, что доказательств хоть жопой ешь! Разумеется основная масса в немецких источниках, но даже и в России можно набрать многое. А разжёвывать всё и класть Вам, вонючим п......м, в рот я не обязан!"

Комментарии излишни. И почему я должен верить некоему Фомченко, который считает, что не его это царское дело посвятить читателя в то, откуда он берет свои феерические данные?

Потом меня "порадовал" Владимирова, где он перепечатал альтернативщика Алексея Кунгурова, который почему-то очень любит разоблачать историю Петербурга-Ленинграда. Конечно же, блокады не было. Ибо факт блокады не стыкуется с 10ю пунктами, которые исследователь предлагает нам изучить. При этом сам Кунгуров, как обычно, не дает какой-либо вразумительной версии о том, что же, все таки, по его мнению, здесь происходило. Но это в его духе. Даже с историей про Исаакиевский собор и Александрийскую колонну я так и не понял, кто их построил по версии Кунгурова.

Больше ни на кого не надеясь, я решил сам разобраться с тем, что же все-таки происходило здесь, в Питере, в годы войны и блокады.

Конечно, кроме того, порадовал и телеканал «Дождь» с его опросом. Конечно же, об этом я никогда бы не узнал, но СМИ весьма постарались и теперь все вплоть до умалишенных знают про «Дождь» и про его теперь знаменитый опрос. Надо ли было сдать город? Действительно, подумал я, надо разобраться.

Начну с того, что немцы, в принципе, кормить население Ленинграда совсем не собирались. У них продовольствия на своих солдат едва хватало. Так что при сдаче города в той ситуации (осень-зима 1941 года), вряд ли бы ситуация кардинально изменилась. Документы немцев свидетельствуют об этом:

Если красные войска в районе Ленинграда и Кронштадта сложат оружие и будут взяты в плен, то главнокомандующий не видит больше причин продолжать блокаду города. Войска должны быть передислоцированы в места их постоянного размещения. И в этом случае большая часть населения погибнет, но по крайней мере не на наших глазах."

Финны также не особо стремились что-либо делать с Ленинградом:

Как докладывали из финского Генштаба в Министерство иностранных дел Финляндии в начале сентября 1941 года: «Оккупация финскими войсками Петербурга считается нереальной, поскольку у нас нет запасов продовольствия, чтобы выдавать его гражданскому населению».

«Жданов предлагал сдачу города со всем населением в обмен на вывод войск вместе с оружием. В одностороннем порядке немцы предлагали беспрепятственный вывод из города всего мир ного населения, а также разрешали свободный провоз продовольствия в город».

Неужели кто-то еще настолько наивен, что думает о возможности снабжения большевиками захваченного немцами города? Что-то мне подсказывает, что в случае сдачи Ленинграда никто бы и пальцем не пошевелил, чтобы как-то попытаться спасти мирное население города. Ни немцы, ни финны, ни советы. И, конечно, товарищ Жданов, партийный босс Ленинграда, вряд ли бы пошел на такое дело.

Думаю, он был бы уже тогда не жилец. Не зря ведь он внезапно скончался в 1948 году в санатории ЦК ВКП(б) на Валдае. Сталин, если честно, не очень любил ленинградцев-партийцев. В 1950 году, например, расстреляли приемника Жданова Алексея Кузнецова, а в 1934 году как-то неожиданно убили его предшественника Сергея Кирова. Одним словом, вряд ли Жданов захотел бы добровольно засунуть свою голову в петлю, затеяв историю с сепаратными переговорами, зная, что товарищ Сталин тут же воспользуется этим фактом и с удовольствием отдаст приказ о расстреле провинившегося.

К сожалению, вся эта возня в высших эшелонах совершенно никак не касалась рядовых жителей города. Просто Ленинград оказался важной точкой на карте, в которой по воле обстоятельств находилось несколько миллионов мирного гражданского населения. Не готов судить насколько он был важен или не важен со стратегической точки зрения, но война предполагает и оборону и наступление, так что, вполне вероятно, Ленинград оборонять было нужно. Единственный вопрос – почему при этом было допущено такое большое количество жертв, остается открытым.

Официальная пропаганда говорит на этот вопрос, что ленинградцы в условиях жестокой блокады ОТСТОЯЛИ этот город. То есть упор делается на то, что все это огромное количество людей боролось против врага у себя в городе, стойко переносило все ужасы голода и холода, борясь при этом с фашистами, не сдаваясь врагу, отстаивая принципы советского гражданина. Естественно, все жертвы – это жертвы благородной борьбы с фашизмом, свидетельствующие о подвиге ленинградцев и т. д. и т. п.

Конечно, все было немного по-другому.

Вопрос в том, что кому очень не хочется признавать тот факт, что гражданское население было лишним в городе на тот момент времени. Фактически, люди оказались в безысходной ловушке, выбраться из которой смогли далеко не все…

Интересный момент связан с эвакуацией населения из города. Некоторые граждане с явно ограниченным мышлением утверждают, что эвакуировать город в тех условиях было неправильно. Мол, все дороги были забиты эшелонами с войсками, с заводами, отправляющимися на восток. Плюс – это вызвало бы панику, породило бы слухи, что Ленинград хотят оставить, все это негативно отразилось бы на боевом духе армии и народа. Одним словом, они таким образом успокаивают себя и свой разум, свыкаясь с той мыслью, что ради высшей цели, в буквальном смысле, можно сжечь в топке миллионы и миллионы людей.

При этом советологи как-то забывают, что из города при всем при том было вывезено множество предприятий и организаций. Вот что, например, пишет об этом Энциклопедия "Санкт-Петербург":

"До 8 сентября 1941 из Ленинграда эвакуировано 86 крупнейших предприятий различных отраслей промышленности. Одновременно в июле - августе шла эвакуация ряда учреждений, НИИ, вузов, театров и т. д. Из Ленинграда была вывезена значительная часть сокровищ Эрмитажа и Русского музея, пригородных дворцов-музеев".

А вот что писал о масштабах эвакуации Уродков С.А. в 1958 году:

"Таким образом, плановая эвакуация населения началась с 29 июня и продолжалась до 6 сентября 1941 г. включительно. За это время эвакуировалось 706 283 человека, в том числе заводы эвакуировали 164 320 человек, райсоветы - 401 748 человек, эвакопункты 117 580 человек и городская железнодорожная станция - 22 635 человек.

В октябре и ноябре 1941 г. эвакуация населения Ленинграда происходила водным путем -через Ладожское озеро. За это время было переправлено в тыл 33 479 человек. В конце ноября 1941 г. началась эвакуация населения воздушным путем. К исходу декабря того же года самолетами переброшено 35 114 человек.

Общее количество эвакуированных за первый период составляло 774 876 человек".

Одним словом, город все-таки начал активно эвакуироваться УЖЕ через неделю после начала войны. Даже тогда почему-то не ставился вопрос о том, чтобы оставить все население в городе, чтобы не понижать моральный настрой армии и народа и не порождать лишних слухов. Таким образом, можно сделать вывод, что современные почитатели Сталина и совдепии - просто зомбированные существа, у которых зашкаливает градус человеконенавистничества и невменяемости даже по сравнению со своими любимыми вождями.

Но, конечно, в советской истории без подвоха не обойдешься. В другом месте можно узнать что:

Отлично, вывезли 775 000 человек, а завезли 323 тысячи. Таким образом получается, что за период эвакуации до блокады из города было вывезено не 775 тысяч человек, как утверждается в советской бухгалтерии, а около 450 000 человек. Очень многие из них погибли в пути от обстрелов, бомбежек, голода и холода, так что и здесь не стоит рассчитывать на то, что все люди добрались благополучно до места своего назначения.

А потом началась блокада, в результате в блокированном городе оказалось 2 544 тысячи гражданского населения, в том числе около 400 тысяч детей. Кроме того, в пригородных районах (в кольце блокады) осталось 343 тысячи человек. Эти цифры удалось установить по общему количеству продовольственных карточек, выданных за сентябрь месяц 1941 года. Почти 2 миллиона 900 тысяч человек вынуждены были начать жестокую борьбу за выживание, внезапно отрезанные от большой земли несмотря на все громогласные заявления советской власти о скором разгроме фашистов.

Все фото - одна и таже женщина до и во время блокады.

Естественно, что ни о какой борьбе с фашизмом для большинства из них речи никакой не велось. Рабочий паек к тому времени получали около трети ленинградцев, все остальные являлись служащими, детьми либо иждивенцами, и именно эти люди, в основном, и стали жертвами большой игры двух тоталитарных идеологий, оказавшимися, на самом деле, никому не нужным балансом на гигантских счетах вселенской трагедии в истории русского народа.

Несмотря на все старания московских прокуроров, обвинение в блокаде Ленинграда было снято с Германии в Нюрнберге. А если Германия не виновата, кто же тогда виновен в гибели почти 700 000 петербуржцев?

Мой дед закончил успешную свою карьеру незадолго до моего рождения. И виной тому послужило его не нежелание, а невозможность дальше молчать. Он устал постоянно молчать, и начал очень много рассказывать про то, о чем в СССР боялись думать.

Он начал рассказывать правду про Великую Отечественную Войну. Страшную отвратительную правду, от которой кровь стыла в жилах и просто становилось жутко.

При этом, он не рассказывал ничего особенно криминального. Просто истории из жизни, из которых мне особенно запомнились его рассказы про "заблокированный немцами" Ленинград.

Он прямо говорил: никакой "Блокады" со стороны немцев никогда не было! В город свободно доставлялись военные, боеприпасы еда и даже такие невиданные изыски как пироженные!

Мало того, пока сотни тысяч "блокированных" петербуржцев тухли как свечи от холода и голода, его приятель снабженец хвастался тем, что уничтожал несвежие просроченные пироженные, которые отказались есть господа комисары!

Он до слез ухахатывался рассказывая про горы золота, бриллиантов и других ценностей, которые он смог выменять на хлеб!

Хлеб, который он также уничтожал, если не успевал обменять. И все зачем? Чтобы не нарушать приказа!

Приказа, гласящего о том, что информирование о истинном положении вещей было строщайше запрещено.
Город банально удушили, как в свое время удушили Украину - устроив Голодомор.

Самое страшное для меня в этой истории, что разрывало мое воображение в клочья, было даже не то, что предприимчивый снабженец нажил себе огромное состояние. И не то, что он вместо того, чтобы раздать хлеб "СВОИМ" - жег его.

Самое ужасное для меня информация о том, что его жена, то ли от скуки, то ли от безделия настолько отъелась в "блокадном" Ленинграде, что банально не могла встать с кровати!

Предствляете себе, в то время как братья соотечественники спасились тем, что ели друг друга, женщина умудрилась настолько округлиться, что перестала даже ходить!

Понятно, что можно мне и не поверить, как и моему деду, но вот вам еще неменого фактов найденных петербургским историком Игорем Богдановым на основе изучения архивных документов, «Ленинградская блокада от А до Я», где указано:

«В архивных документах нет ни одного факта голодной смерти среди представителей райкомов, горкома, обкома ВКП(б)».

В столовой Смольного были доступны любые продукты: фрукты, овощи, икра, булочки, пирожные. Молоко и яйца доставляли из подсобного хозяйства во Всеволожском районе.

Инструктор отдела кадров горкома ВКП(б) Николай Рибковский был отправлен отдохнуть в партийный санаторий, где описывал в дневнике свой быт:

«Каждый день мясное - баранина, ветчина, кура, гусь, индюшка, колбаса; рыбное - лещ, салака, корюшка, и жареная, и отварная, и заливная. Икра, балык, сыр, пирожки, какао, кофе, чай, 300 грамм белого и столько же чёрного хлеба на день… и ко всему этому по 50 грамм виноградного вина, хорошего портвейна к обеду и ужину. Питание заказываешь накануне по своему вкусу».

Даниил Гранин совместно с Алесем Адамовичем опросили около 200 блокадников и написали «Блокадную книгу». Книга вышла политически корректной. Правду автор начал публиковать позже.

Так в 2014 году, в журнале «Звезда» была опубликована его статья «Как жили в блокаду»:

«В домах лежали непохороненные покойники, лежали в квартирах жертвы голода, морозов, попавшие под снаряды, лежали в подворотнях; я видел мертвецов в заснеженном трамвае, я сам туда зашёл укрыться от ветра. Напротив меня сидел совершенно белый пожилой человек без шапки – наверное, кто-то её взял. …

Голод сводил с ума, человек постепенно терял все представления, что можно, что нельзя. Он готов жевать кожу ремня, вываривать клей из обоев, варить засохшие цветы. Раньше меня ужасало людоедство. На войне я понял, что не любовь, а «война и голод правят миром». …

Официально, только в декабре 1941 года за подобные преступления были привлечены к уголовной ответственности 26 человек, в январе 1942 года - 336 человек, за две недели февраля 494 человека, в марте - уже более тысячи.

В городе в день умирало до 3000 человек. Людоедам не надо было и особенно напрягаться, чтобы найти пропитание.

Но, это все полемика. На практике вопрос куда более зловещий.

По официальным данным, во время блокады умерли 671 635 человек – эти цифры были представлены на Нюрнбергском процессе в 1946 году.

Но вот только доказать вину Генрмании в придуманной в Кремле "Блокады" московским прокуроам не удалось...

Что же делать? Что делать, если немцы не виноваты? Кого обвинить? Кто же может ответить за гибель более чем полумиллиона петербуржцев? Генералиссимус руководивший страной и армией? А вот и нет!

Товарищ Сталин решил, что в "Блокаде" виноваты руководители Ленинграда, а потому они и должны понести наказание .

Как и в 1937 быстреько было сверстано «Ленинградское дело», и в 1949–1950 годах несколько десятков человек из высшего руководства Ленинграда были казнены, а свыше 200 получили различные сроки тюремного заключения.

После смерти Сталина они были реабилитированы, «за отсутствием состава преступления».

Правда вот суда, над "Товарищем Сталиным" не состоялось.

Что тут можно добавить?

Что не стоит удивляться тому, что предки древних людоедов оправдывают действия людоедов современных? Что для России это нормально оправдывать преступления власти и даже гордиться ими?

Что можно добавить, когда картина настолько ужасна, что все ужасы Преисподней меркнут при ней?

Сталину был нужен миф. Героический миф. И они его создал.

Он его создал. А за его инициативу ответили другие . Те, кого он сам выбрал. - Это принцип кремлевской власти, принцип на котором зиждется могущество Кремля. Не будь они настолько жестокими - не удержать им такого количества голдных и ограбленных рабов.

И вот еще знаете, что интересно. Что наверняка, случись в ближайшее время на России аналогичная ситуация, закрой Россия границу с внешним миром, история с "блокадным" Ленинградом повторится. Только в масштабах страны.

Россияне будут дохнуть с голода, жрать друг друг друга и гордиться. Собой, своим подвигом, своей страной... А Путин? Что Путин?

Его канонизируют, и будут ставить памятники по стране, как сегодня Сталину.

Ставить и гордиться, что он научил их питаться друг другом.